Мэри Кларк - Тень твоей улыбки

Оливия почувствовала, как к глазам подступают непрошеные слезы. «Через полгода после ухода Кэтрин в монастырь мама повторно вышла замуж, и мы переехали в город. Но когда умерла старая миссис Гэннон, я пошла с мамой на похороны и вновь увидела Алекса. Подумать только, вот уже больше сорока лет прошло с тех пор».

Оливия сомкнула губы, чтобы не дрожали, и сжала руки.

– Ну, Кэтрин, – прошептала она, – как ты могла от него отказаться? И что мне теперь делать? У меня есть письмо, которое Алекс попросил мою маму передать тебе, письмо, в котором он умоляет тебя простить его. Надо ли мне уничтожить его, а также свидетельство о рождении твоего сына? Или отдать все твоей внучке? Чего ты от меня ждешь?

От легкого шуршания листьев, падающих с деревьев, что росли там и сям на кладбище, Оливия вздрогнула. Взглянув на часы, она увидела, что уже почти четыре. Пора было ехать домой. «Чего я ожидала? Очередного чуда? Чтобы Кэтрин материализовалась и дала мне совет?»

Она медленно поднялась со скамьи и, бросив прощальный взгляд на могилу Кэтрин, пошла на негнущихся ногах через кладбище к машине. Она догадалась, что Тони Гарсия, видимо, ожидал ее появления, потому что стоял у машины, дверь которой была открыта.

Она села на заднее сиденье, обрадовавшись, что в машине тепло, но так ничего и не придумав. На обратном пути движение было еще более плотным, и она восхитилась тем, как умело Гарсия ведет машину. Когда они приблизились к съезду с автострады, она похвалила его и спросила:

– Тони, вы работаете в транспортном агентстве полный день? Если да, мне хотелось бы договориться с вами о других поездках.

«Я бы сказала, о любых поездках на несколько недель вперед», – с грустью подумала она, осознав, что на миг забыла, как мало времени у нее остается.

– Нет, мэм. Я служу официантом в ресторане «Уолдорф». В зависимости от моей занятости там я сообщаю в агентство, когда свободен.

– Вы честолюбивы, – сказала Оливия, вспоминая, что, когда много лет назад начинала службу у Олтмана, всегда старалась работать сверхурочно.

Гарсия посмотрел в зеркало заднего вида, и она заметила, что он улыбается.

– Не совсем, мэм. У меня много счетов за лечение. Два года назад моему маленькому сыну поставили диагноз лейкемия. Можете себе представить, каково было нам с женой, когда мы об этом узнали. Наша врач сказала нам, что шансы у него пятьдесят на пятьдесят, и это в лучшем случае. А два дня назад нам сообщили окончательные результаты. У него нет рака.

Гарсия полез в карман пиджака, вынул фотографию и показал ее Оливии.

– Это Карлос с лечащим врачом, – объяснил он.

Оливия всматривалась в снимок, не веря своим глазам.

– Это доктор Моника Фаррел, – сказала она.

– Вы ее знаете? – обрадовался Гарсия.

– Нет. – И, не сдержавшись, она добавила: – Я знала ее бабушку.

Когда они были примерно за квартал от гаража, Оливия потянулась за сумкой и попросила:

– Тони, остановитесь, пожалуйста, на минуту. И положите эту сумку в багажник. Там, в глубине, есть плед. Засуньте сумку под плед, пожалуйста.

– Конечно.

Не показывая своего удивления по поводу этой просьбы, Гарсия выполнил все указания, а затем отвез Оливию домой.

Грег Гэннон принес в свой личный кабинет, находящийся в центре «Тайм-Уорнер» на Коламбуссеркл, последнее доказательство собственной щедрости.

– Куда же мы это поставим, Эстер? – спросил он свою давнишнюю ассистентку, останавливаясь перед ее столом и вынимая что-то из коробки.

Подношение представляло собой стеклянную призму от Тиффани высотой около десяти дюймов, с гравировкой.

– Напоминает кубик льда, – заметил он со смехом. – Приберечь ее на случай, когда захочется мартини?

Эстер Чемберс вежливо улыбнулась.

– Можно положить в коробку вместе с остальными наградами, мистер Гэннон.

– Эс, вы представляете себе, что будет, когда я сыграю в ящик? Кому это все понадобится?

На этот риторический вопрос Эстер даже не пыталась ответить. Гэннон тем временем вошел в свой кабинет. «Твоей жене точно не понадобится, а сыновья выбросят все в помойку, – подумала она, поднимая призму. – Держу пари, вчера на ужине жены с тобой не было». Потом, непроизвольно вздохнув, Эстер поставила призму на свой письменный стол. «Позже положу ее в коробку для памятных подарков, – подумала она, читая надпись: “Грегори Александру Гэннону в знак благодарности за его неизбывную доброту к тем, кто особенно в ней нуждается”».

Имя Александр навело Эстер на другие размышления. Она бессознательно бросила взгляд через открытую дверь, ведущую в приемную фонда, в которой сразу привлекал внимание великолепный портрет дяди Грега. Александр Гэннон был ученым-медиком, чьи гениальные изобретения в области создания протезов коленного и тазобедренного суставов, а также сустава лодыжки явились основой для семейного благосостояния.

«А ведь, умирая, тридцать лет тому назад, он так и не осознал вполне, сколько пользы принесут его изобретения, – думала Эстер. – Я помню, как познакомилась с ним, едва начав работать здесь. Он был таким красивым даже в семьдесят лет. Прямая осанка, седые волосы и эти незабываемые голубые глаза! Он так и не дожил до того времени, когда его патенты принесли большую прибыль. Срок действия этих патентов уже истек, но семья Гэннон в течение многих лет получала от них сотни миллионов долларов. Конечно, родные вложили часть денег в фонд Гэннона. Но я сомневаюсь, что доктор Гэннон одобрил бы стиль жизни своего брата. Ну, это не мое дело, – напомнила она себе, усаживаясь за стол. – И все же в голову лезут всякие мысли…» Шестидесятилетняя костлявая ассистентка с жестким характером под стать фигуре предавалась подобным размышлениям всякий раз, как Грег приносил очередную награду, подтверждая свою столь часто декларируемую филантропию.

Тридцать пять лет назад она начала работать в небольшой инвестиционной фирме у отца Грега Гэннона. В то время их офис размещался в Нижнем Манхэттене. Бизнес с трудом пробивал себе дорогу, пока изобретенные Александром Гэнноном медицинские технологии не принесли признание и море денег. Инвестиционная фирма процветала, и доход от патентов изменил жизнь семейства Гэннонов.

В те времена Грегу было всего лишь восемнадцать. После смерти отца он взял в свои руки управление инвестиционной компанией и фондом. Его брат Питер занимался лишь тем, что транжирил деньги, финансируя бродвейские мюзиклы, которые снимались с репертуара сразу после премьеры. «Тот еще продюсер, – усмехнулась она. – И вообще, узнай кто-нибудь, сколь мало вкладывают в дело эти двое, сразу перестали бы лизать им пятки».

Смех один с этими мальчиками. «Мальчики, – саркастически повторила она про себя. – Уже мужчины средних лет. Но забавно, что Питеру единственному из всей семьи досталась эта миловидность. С его красивым лицом, большими карими глазами и обаянием он мог бы и сейчас стать кинозвездой. Неудивительно, что девицы всегда на него западали. Да и теперь тоже, держу пари».