Евгения Михайлова - Сломанные крылья

– Я – мама Оли Волоховой, – сказала Мария. –Девушки из вашего дома, которая пропала. Мы надеемся, что вы что-то знаете. Возможно, нападение на вас с этим как-то связано. Я могла бы задавать вопросы, а вы просто кивать – «да» или отрицательно – «нет». Например. Вы ведь узнавали, не видел ли кто-нибудь Олю в тот вечер?

Глаза Веры Михайловны стали тревожными, взгляд – напряженным. Она вдруг закашлялась, начала задыхаться. Мария нажала кнопку вызова медсестры. Та прибежала, стала щупать пульс, мерить давление. Вошел Петр Васильевич, в руках у него был шприц. Спазм прошел, Вера Михайловна закрыла глаза и ровно задышала. Петр Васильевич повернулся к Марии. Лицо его было сердитым.

– Вас пускают сюда только для того, чтобы развивать больной речь. А я думаю, вы что-то лишнее сказали и спровоцировали приступ. Все, что связано с нападением, для Веры Михайловны – шок. Этого нельзя касаться, тем более в отсутствие врача.

– Да, я спросила о своей пропавшей дочери – знает она что-то или нет? Эта реакция могла быть ответом. Она знает, мне так показалось.

– Следующим ответом на ваши любительские допросы может быть летальный исход. Я допустил ошибку, разрешив появляться здесь частным сыщикам и родственникам других жертв. Рядом с больной должен быть медперсонал, и только.

– Не прогоняйте меня, – сказала Мария. – Я стараюсь ей помогать. Ваш медперсонал не может целый день находиться лишь у этой кровати. Она для меня – самый важный сейчас человек. Она дочь мою искала. Без вашего разрешения больше ни слова не скажу. Можно я останусь?

– Да, конечно. Я что, зверь? Я знаю, что у вас случилось. Может, она что-то и знает. Но она очень слаба, страшно потрясена. Мы же не хотим убить ее вопросами?

– Боже мой! За что Вере Михайловне, Оле, мне послано такое испытание? Я – обычный человек. Вера Михайловна – святая, Оля – ангел. Понимаете, я не верю в то, что Олю убили. Мне уже какой-то труп пытались привезти. Оказалось, чужой. Мало кто верит, что Оля жива. Даже жених ее на другой женился. Но я сердцем чувствую: не могли ее убить. Это такая девочка, такая…

– Успокойтесь! – Петр Васильевич положил руку на плечо Марии. – Не нужно плакать, тем более здесь. Раз верите – нужно ждать. Я знаю, вам помогают. Не рвите сердце ни себе, ни Вере Михайловне, ни мне. Неизвестность – не приговор. Это всего лишь большое количество вариантов.

Медовый месяц Надя и Никита проводили на чудесной вилле на берегу океана в Калифорнии. Отец Нади обеспечил им полное уединение, даже прислугу, которая убирала и накрывала на стол, когда они уходили купаться на частный пляж. У Нади было очень хорошее зрение: она и на яркое солнце могла смотреть, не щурясь. Но от красоты Никиты просто слепла. И постоянно гнала от себя мысль о том, что такой подарок судьба не делает надолго.

Никита в роскоши чувствовал себя точно так же, как и везде: естественно. Оля стала закрытой темой. А в остальном – он был женат на очень преданной ему женщине. Она казалась ему простой, откровенной и чуткой.

Никита был очень доверчив, а Надя знала правила борьбы за свое счастье, кажется, с рожденья. В такой борьбе для нее не существовало запретных приемов. Но даже такие разные люди, случается, просыпаются в одной постели, завтракают вместе и дарят друг другу свои дни. По вечерам Надя сама набирала телефон Лены, рассказывала ей, как хорошо они отдыхают. Никита добавлял пару фраз: «Все в порядке, мам. Скучаю по тебе».

В тот прекрасный вечер они ужинали на террасе, и Надя старалась поймать его взгляд, чтобы сказать о своей страсти. Он был в хорошем настроении, они оба очень загорели и окрепли, смеялись и шутили.

– Как я счастлива, что этот кошмар закончился, – неожиданно для самой себя проговорила Надя.

– Ты о чем? – переспросил он.

– Ну что, ты не понимаешь? Ну, как пропала эта твоя Оля, как ты не хотел жить, как я искала ее по моргам, как сама жить не хотела.

– Надя, – тихо сказал он. – Мне очень жаль, но ты, кажется, не все понимаешь. Это был не кошмар, как в кино. Это было горе, которое сломало мою жизнь. Мы с тобой сейчас сидим и пьем вино на другой ее половинке. Только моя боль не прошла. Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо, но тебе придется принимать меня с моим горем. Я не собираюсь с этим справляться. Это все, что у меня на самом деле есть. Прости, но ты должна знать.

– Я?! Я должна знать, что ты всегда думаешь об этой Оле? Я должна спать с тобой и знать, что ты видишь ее?

– Если не можешь, то не должна. Ни в коем случае. Ты хороший человек, славная девушка, но я именно потому не хотел на тебе жениться, чтобы не слышать подобных слов. Слушай, давай все исправим. Мне вдруг показалось, что я совершил страшную ошибку. Давай разойдемся, пока не возникли новые проблемы.

– Что ты говоришь? – еле слышно проговорила Надя. – Разойтись? Из-за такой ерунды… Ой! Из-за такого горя? Да, я заставила тебя жениться на себе. Но я погибала. Я не могу без тебя.

Она поднялась и упала перед ним на колени. Она прижала голову к его груди, он обнял ее, страдальчески морщась.

– Ты больше никогда не услышишь от меня ничего подобного. Я не полезу в твою душу! – горячо сказала она.

– Спасибо, – с трудом выговорил он. – Я схожу на океан, еще разок окунусь, ладно? Не переживай. Все в порядке.

Иногда, по ночам, когда Виктору удавалось споить сторожа стоянки, он приводил Олю в свою квартиру, чтобы она помылась. Дверь в ванную не разрешал закрывать. Мать лежала, слушала, как Оля моется, как выходит на кухню, и боялась, что у нее сердце выпрыгнет из груди. Она вспоминала своего внука, желая подержать его в руках еще хоть раз.

Однажды она даже решилась заговорить с незнакомой старушкой.

– Я по телевизору слышала, – сказала она, – что дитенка новорожденного нашли прямо под забором какого-то дома.

– Это теперь запросто, – тут же среагировала старушка. – Раскидывают детей, как котят.

– Интересно, а если мать или родня какая захотят его обратно взять? Смогут его найти?

– Да ни в жисть. Их и продают, и за границу отправляют, и на органы разбирают.

– Это как?

– Запросто. Скажем, у кого-то больной ребенок родился, его родители здорового украдут, разрежут на кусочки и подсадят своему – сердце, почки, что хочешь.

– Не верю я в это, – сказала мать Виктора.

– Ну и дура, – ответила старушка и понеслась прочь в поисках более понятливых собеседников.

После ванны Виктор поил Олю чаем с вареньем. Она розовела, пышные волосы обрамляли прелестное лицо, как нимб, и касались таких же пушистых ресниц. Оля дышала с трудом, мысли в голове путались от тоски. Но она была такой красивой, что Виктор не мог долго на нее смотреть. Теперь они разговаривали. Оля пыталась, как бы между прочим, по деталям, по кусочкам узнать дорогу к тому дому, куда Виктор отвез ребенка. Он иногда отвечал на ее вопросы, но чаще отрезал: