Юлия Латынина - Промзона

Ахрозов пробыл на работе до девяти часов. Он поручил начальнику охраны съездить в больницу, и тот сказал, что прораб лежит в реанимации, и что врачи оценивают его состояние как средней тяжести.

Прораб в сознании, и к нему приходили менты, но ментам прораб сказал, что свалился с лесенки на экскаваторе.

Затем Сергей заехал в кабак и тупо листал там меню, пока не обнаружил, что смотрит на названия блюд, как правоверный иудей — на сало. Он вернулся в пансионат достаточно рано, поставил какой-то боевик, и к одиннадцати заснул.

Проснулся он минут через сорок от внезапного холода. Закутался в одеяло и попытался согреться. Одеяло не помогало: несмотря на включенное отопление и толстый слой ваты, директора била крупная дрожь, он чувствовал, как со лба стекают капли холодного пота.

Потом, наоборот, стало страшно жарко. В теле болела каждая косточка.

Ахрозов набрал номер Сашки, но тот не отвечал.

Директор попытался смотреть какой-то дурацкий фильм, и вышло очень нехорошо. Фильм оказался о полицейских, которые борются с наркотиками, и когда Ахрозов увидел на экране целую горку белого порошка, он едва не потерял рассудок.

Ахрозов выключил видео и стал думать о том, у кого в профилактории можно разжиться героином. Он совершенно точно знал, что героином торговал Алексей Баранов, один из охранников комбината. Рапорт об этом ему подавал Самарин, и Баранова сразу уволили, но у Ахрозова в базе данных должен был быть его домашний телефон.

Ахрозов поднялся и включил компьютер. Он нашел фамилию Баранова, но в последний момент зажмурил глаза и стер всю информацию по этому человеку Он успел заметить только последние две цифры номера: цифры были — сорок три.

Ахрозов дополз до кровати, надел рубашку и штаны и снова завернулся в одеяло. Суставы болели так, как будто каждую жилочку внутри Ахрозова наматывали на бобину, и Ахрозов стал думать о том, что охранник Баранов жил в заводской пятиэтажке, и что коммутатор в этой пятиэтажке начинался с цифры пятьдесят пять. А что касается двух средних цифр, то это были либо сорок семь, либо сорок восемь. Уж это-то гендиректор точно знал.

Ахрозов нашарил телефон и позвонил своей секретарше, Любе.

— Любовь Андреевна? — сказал он. — который час?

— Полтретьего, — сказал Люба.

— Вы не могли бы приехать ко мне? Немедленно.

Любовь Андреевна появилась через сорок минут. Она жила не так далеко, в одной из заводских пятиэтажек, и идти от ее дома до профилактория было минут пятнадцать. Что она делала остальное время — было непонятно, но когда она позвонила в двери профилактория и была впущена охраной, на ней было яркое ненадеванное платье с чуть пожелтевшими от времени кружевами, и тщательно подкрашенные губы выделялись на ее постаревшем, с обвисшими скулами лице.

Любовь Андреевна не нашла, или не осмелилась искать машину такой поздней ночью, и она пробежала всю пустынную дорогу к профилакторию в удобных стоптанных кроссовках. У самых дверей она сняла кроссовки и надела туфли-лодочки, а кроссовки сложила в бывший при ней целлофановый пакет.

Спустя две минуты задыхающаяся, с бьющимся сердцем Люба постучала в дверь флигеля Ахрозова. Тот ничего не ответил, но Люба заметила пробиваюшуюся из-под двери полоску света. Она нажала на ручку и вошла.

Ахрозов лежал в спальне, завернувшись в одеяло, и в ярком свете Люба видела, что лицо у него совершенно серое и покрытое каплями пота. Широкая кровать, которая обычно стояла посереди спальни, была сдвинута к окну, туда, где под подоконником змеилась труба парового отопления, а на полу в центре ковра красовался огромный невыцветший четырехугольник.

— Люба, — сказал Ахрозов, — там секретер, открой нижний ящик.

Люба открыла ящик: там был какой-то сор и стальные наручники.

— Дай их сюда, — сказал Ахрозов.

Любе стало жутко. Она протянула директору наручники. Они были неожиданно легкие и холодные. Ахрозов завел левую руку за трубу отопления, ловко защелкнул наручники и бросил ключ Любе.

— Иди в другую комнату, — сказал Ахрозов, — и разбудишь меня в девять утра.

— Хотите, я посижу с вами? — спросила Люба.

— Иди в кухню, — повторил Ахрозов, — и убери от меня телефон.

Ни в какие девять утра Ахрозов не встал. Он не спал всю ночь, время от времени теряя сознание на час или полчаса, и к девяти он лежал, свернувшись калачиком, насколько позволяла прикованная рука. Простыня под ним была совершенно мокрая.

Когда зазвонил телефон, Ахрозов на него даже не прореагировал, а Люба сняла трубку и проворковала в нее сонным голосом:

— Але…

Она постаралась, чтобы голос ее звучал как можно игривей, и, судя по всему, это ей удалось.

— Люба, ты? — раздался в трубке слегка удивленный голос главного инженера, — дай телефон Сергею.

— Он еще спит, — капризно сказала Люба, — и он просил его не будить. Он о-очень поздно лег.

— Ну поздравляю, — сказал главный инженер, хмыкнул и отключился.

Люба повесила трубку, оперлась обеими локтями о стол и зарыдала.

К одиннадцати Любе стало ясно, что гендиректор сегодня на работе не появится, и что выдать то, что происходит, за глубокий сон после ночного веселья никак нельзя. Она утерла слезки и позвонила водителю Ахрозова, Саше.

Люба давно знала, что Ахрозов употребляет наркотики, — она еще два месяца назад нашла в комнате отдыха завалившийся за диван шприц, и она давно вычислила, что героин он добывает не сам, а через Сашу. Влюбленная женщина может быть необыковен-но наблюдательна.

Между Любой и Сашей состоялось короткое совещание, в результате которого было решено говорить всем, что директор вчера крепко выпил, и на работе будет только завтра.

— Лучше скажите, что я отравился, — проговорил Ахрозов, когда Саша доложил ему о результатах совещания.

— Так врач же придет.

— А хрен ли он поймет, — отозвался Ахрозов, — только наручники сними, пока врач будет.

— С вами посидеть, Сергей Изольдович? — спросил Сашка.

— Вали отсюда, — ответил директор, — не люблю болеть вдвоем.

Денис появился на комбинате в восемь утра. Ахрозова в кабинете не было, вместо него на белом кожаном диване сидели двое: замдиректора обл-энерго и подтянутый человек лет шестидесяти. У человека были светлые глаза и голубые, словно выцветшие зрачки. В раскрытом вороте белого пиджака виднелась толстая золотая цепочка, а руки были украшены таким количеством вытатуированных перстней, что если бы Денис Черяга не знал трудовой биографии павлогорского вора в законе Мансура, то он тотчас же, по перстням, мог бы ее и восстановить.

Секретарша Люба тоже блистательно отсутствовала.

— Где Сережа? — спросил Денис у охранника.