Алан Брэдли - Копчёная селёдка без горчицы

У экономки не то чтобы перехватило дыхание, но она уставилась на меня так, будто у меня выросли клюв и перья.

Затем внезапно и без предупреждения она вдавила зажигалку мне в ладонь и вытерла пальцы о юбку.

Из коридора донеслось шарканье кожаных туфель, и в палату спокойно вошел доктор Дарби.

— А, Флавия, — произнес он. — Рад тебя видеть. Это, — сказал он, обращаясь к экономке, — та самая юная леди, чьи своевременные действия спасли жизнь миссис Фаа.

Я так быстро протянула руку, что старая дракониха была вынуждена пожать ее.

— Приятно познакомиться, — объявила я. — Очень о вас наслышана.

— Ну, как она? — спросила я. — Имею в виду Фенелла? Честно?

— Она справится, — сказал доктор Дарби.

Мы ехали домой в Бишоп-Лейси, докторский «моррис» весело пыхтел между изгородями, словно швейная машинка в выходной день.

— У нее трещина в черепе, — продолжил он, не услышав от меня ответа. — Вогнутая мыщелковая затылочная трещина, как мы, шарлатаны, это именуем. Звучит-то как, да? Благодаря тебе мы смогли доставить ее в операционную вовремя, чтобы извлечь сломанный кусочек без лишних проблем. Думаю, она, скорее всего, полностью поправится, но надо подождать и посмотреть. Ты в порядке?

Он заметил, что я втягиваю утренний воздух большими глубокими вдохами, пытаясь очистить организм от сигаретного дыма и ужасных запахов больницы. Формалин в морге был не так уж плох, скорее даже приятен, можно сказать, но вонища от кабачкового супа из кухни могла вызвать тошноту даже у гиены.

— У меня все хорошо, спасибо, — сказала я, боюсь, с довольно болезненной улыбкой.

— Твой отец будет очень гордиться тобой, — продолжил он.

— О, пожалуйста, не говорите ему! Пообещайте, что не станете!

Доктор бросил на меня озадаченный взгляд.

— Просто у него так много поводов для беспокойства…

Как я говорила, финансовые проблемы отца не были тайной в Бишоп-Лейси, особенно среди его друзей, одним из которых был доктор Дарби (второй — викарий).

— Понимаю, — сказал доктор. — Но новость все равно разойдется, ты же знаешь.

Я не могла придумать ничего лучше, кроме как сменить тему.

— Кое-что поставило меня в тупик, — заметила я. — Полиция приводила внучку Фенеллы Порслин проведать бабушку в больнице. И она утверждает, что Фенелла сказала ей, что это я ударила ее по голове.

— Ты это сделала? — лукаво поинтересовался доктор.

— Позже, — продолжила я, игнорируя его поддразнивания, — викарий сказал мне, что он тоже нанес визит, но Фенелла еще не пришла в сознание. Кто из них говорил правду?

— Викарий — чудесный человек, — сказал доктор Дарби. — Просто чудесный. Он приносит мне цветы из своего сада время от времени, чтобы оживить мой кабинет. Но, когда нас загоняют в угол, должен признать, что иногда в больнице нам приходится говорить выдумки. Незначительную ложь в белом халате. На благо пациенту, разумеется. Уверен, ты понимаешь.

Если есть на свете то, что я понимаю лучше всего, так это утаивание избранных отрывков правды. Не будет преувеличением сказать, что я достопочтенный великий магистр этого искусства.

Я скромно кивнула.

— Он очень предан делу, — сказала я.

— Так получилось, что я присутствовал и при визите внучки, и при визите викария в больницу. Хотя викарий не входил в палату, миссис Фаа была в полном сознании во время его прихода.

— А Порслин?

— А во время визита Порслин — нет. Пациенты с трещинами в черепе, видишь ли, могут отключаться и приходить в сознание так же легко, как мы с тобой переходим из одной комнаты в другую, — любопытный феномен, когда начинаешь размышлять об этом.

Но я почти не слушала. Порслин солгала мне.

Ведьма!

Нет ничего более ненавистного лжецу, чем обнаружить, что ему солгал другой лжец.

Но почему она обвинила меня?

Должно быть, эти слова вырвались у меня. Я не собиралась думать вслух.

— А, — сказал доктор Дарби. — «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Имею в виду, что люди могут вести себя странно в состоянии тяжелого стресса. Она непростая молодая женщина, твоя подруга Порслин.

— Она мне не подруга! — заявила я довольно резко.

— Ты приняла ее и кормила, — заметил доктор Дарби с веселым взглядом. — Или, возможно, я неправильно понял?

— Мне было ее жаль.

— А. Просто жаль?

— Мне хотелось, чтобы она мне понравилась.

— Ага! Почему?

Ответ, конечно, заключался в том, что я надеялась обзавестись другом, но я вряд ли могла признаться в этом.

— Мы всегда хотим любить тех, кого благодетельствуем, — заметил доктор, преодолевая резкий изгиб дороги с поразительным водительским мастерством, — но это не необходимо. Иногда даже это невозможно.

Внезапно мне захотелось исповедаться этому благородному человеку, признаться ему во всем. Но я не могла.

Лучшее, что можно сделать, когда слезы подступают к глазам без особых причин, — это сменить тему.

— Вы когда-нибудь слышали о Красном Быке?

— О Красном Быке? — переспросил он, маневрируя, чтобы не задавить терьера, с лаем выскочившего на дорогу. — Какого именно Красного Быка ты имеешь в виду?

— Он не один?

— Их много. В первую очередь на ум приходит «Красный Бык» в Святой Эльфриде.

На его лице появилась улыбка, как будто он припоминал приятный вечер за игрой в дартс и парочкой пинт пива.

— И?

— Что ж, дай подумать… Был Красный Бык — бог девяти сотен демонов… «Красный Бык» Борджиа — флаг, на золотом поле… Пресловутый театр «Красный бык», сгоревший во время Великого пожара в Лондоне в 1666 году… Мифический Красный бык Англии, встретившийся с Черным быком Шотландии в смертельной схватке… И конечно, во времена, когда священники занимались медициной, они, бывало, пользовались шерстью красного быка в качестве лекарства от эпилепсии. Я ничего не упустил?

Маловероятно, чтобы хоть один из упомянутых имел отношение к Красному Быку, напавшему на Фенеллу.

— Почему ты спрашиваешь? — спросил он, увидев мое явное замешательство.

— О, так просто, — ответила я. — Где-то услышала… вероятно, по радио.

Я видела, что он мне не поверил, но он был слишком джентльмен, чтобы настаивать.

— Вот и Святой Танкред, — сказала я. — Можете высадить меня у кладбища.

— А, — произнес доктор Дарби, нажимая на тормоза «морриса». — Время для молитвы?

— Что-то вроде того, — ответила я.

На самом деле мне надо было подумать.

Размышления и молитва вообще-то очень похожи, если призадуматься. Только молитва возносится, а мысль снисходит — или так кажется. Насколько я могу судить, это единственная разница.

Я думала об этом, пока шла по полям в Букшоу. Мысли о Бруки Хейрвуде, убийстве и его причинах — в действительности это еще один способ помолиться за его душу, не так ли?