Алина Егорова - Рубины леди Гамильтон

– E 'un peccato che questo secolo si trova su una bella donna. Dovrа cercare un rubino nuova amante, – пробормотал он напоследок.

– Что вы сказали, синьор? – не расслышала Эмма.

– Прощайте, говорю. Храни вас господь, леди.

Положение блистательной светской львицы становилось все хуже и хуже. Вырученных за брошь денег Эмме хватило ненадолго. Привыкшая к роскоши, она их быстро промотала. К 1813 году леди Гамильтон была уже в долгах, как в шелках. Просьбу, содержавшуюся в завещании национального героя Англии адмирала Нельсона, – позаботиться о его возлюбленной, английское правительство оставило без внимания. Эмма очень страдала, утратив возможность жить на широкую ногу. Она пыталась забыться, топя свое горе в вине и таскаясь по мужчинам. Связи ее были беспорядочными, как у публичной девки. Общество не переставало удивляться, наблюдая, как скатывается на социальное дно та, о которой прежде мечтали все мужчины высшего света. Эмме иногда давали деньги джентльмены – в память о былой страсти, которую она разжигала в них одним лишь поворотом головы. Но эта благотворительность бывала лишь единовременной и не могла существенно ей помочь. Эмма Гамильтон ушла из жизни в пятьдесят лет от цирроза печени, следствия алкоголизма, в городе Кале, где она скрывалась от кредиторов. На её похороны пришли все капитаны и офицеры стоявших в Кале английских кораблей, надев парадные мундиры.

Лева шел, куда ступали ноги. По его щекам грязными ручейками текли слезы. Ему было жалко отца, мать, Яцека и себя, потому что он знал, что скоро погибнет. Вот сейчас он нарвется на немцев, которые его повесят на ближайшем суку, или умрет от голода, а может, утонет в болоте, коих вокруг полно. Но ему везло: немцы на пути не попадались, за пазухой еще болталась хлебная горбушка, и от смерти в болотах его бог миловал. Деревни почему-то тоже не встречались – все степь да степь, перемежающаяся с мелколесьем. Куда он шел – на запад ли, на восток, Лева не понимал. Раньше он думал, что определить части света просто. Где солнце взошло, там и восток. Это он знал точно, так как окна в их квартире выходили на восток, и по утрам дом наполнялся солнечным светом. Небо уже второй день подряд было затянуто тучами. Однако к ночи все же разъяґснилось. Полная красная луна зависла над деревьями, застряв в их корявых ветках. Казалось, ночное светило насквозь пропитано кровью. От своей польской бабушки Лева слышал, что на такую луну воют волки. Только волков ему еще не хватало! Он прислушался – никто не выл, только ветер шумел в листве, донося до него какой-то умопомрачительный запах. У Левы от голода обострилось обоняние, издалека его нос уловил в воздухе запах жареного мяса. Лева сам не заметил, как направился в ту сторону, откуда долетал божественный аромат.

Это была стоянка цыган. Низкий костерок, кибитка, привязанная к оглобле пегая лошадка. Людей рядом не было. Лева застыл на месте, спрятавшись под тяжелыми лапами старой ели. Пока он соображал, подойти ли ему поближе или, наоборот, скорее уносить ноги, надобность в принятии решения отпала.

– Ты тут один ховаешься?! Пошел! Геть! – чья-то стальная рука подтолкнула его вперед. Спотыкаясь, Лева выбрался из укрытия. Он опасливо обернулся и увидел лохматую физиономию молодого цыгана.

– Марко! – позвал он.

Тут же из чащи появился второй парень, похожий на него, как отражение в зеркале.

Услышав голоса, из кибитки выглянула женщина.

– Доброй ночи, панове, – поклонился Лева.

– Кто ты и куда идешь? – продолжал допрос цыган.

– Я Лева Гамильтон! Мой отец – Моисей Гамильтон, английский матрос! – оттарабанил Лева. – Я иду… я не знаю, куда иду.

– Дайте детенку поисты, – вступилась за него цыганка. Она подняла на него свои глубокие раскосые глаза. Смотрела долго и неотрывно, прямо в глаза, так, что у Левы заколотилось от волнения сердце. На него так еще никогда не глядели, даже бабушка смотрела не так пристально, когда он однажды разбил стекло и долго не признавался в своем проступке.

– Садись к костру, Гамильтон, – произнес Марко.

Леве дали запеченную картошку. Никогда раньше он не ел картошку прямо из костра, и ему показалось, что ничего вкуснее ее на свете нет и быть не может. Хрустящая, под черной горячей золой, она таяла на языке и приятно проваливалась в желудок.

Пламя обдавало жаром его раскрасневшиеся щеки, промокшие ноги начали подсыхать, рядом сидел Марко, напротив – его брат Ион. Мяса, чей запах привел сюда Леву, ему не досталось, но он и так был очень доволен картошке и теплу. После трапезы Лева устроился на ночлег там же, у костра.

Утром он познакомился с остальными цыганами. Их оказалось трое. Мужчина лет пятидесяти: плотный, серебряноголовый, вальяжный. Его звали Богданом, и он был главным. Его жена Мира – женщина с пронзительным взглядом, которую Лева видел ночью. Она носила множество юбок, как будто разом надела на себя весь свой гардероб, и бусы из крупного янтаря. У них была дочь Злата – девчушка лет семи, с озорными колечками кудряшек и беспечной улыбкой. Она – единственная из всех – не понимала, что творится вокруг, и от этого была счастлива. Ион и Марко были племянниками Богдана. Цыгане, гонимые войной, шли из Закарпатья вслед за своим табором. Им пришлось разделиться и уходить небольшими группами.

– Откуда ты, малый?

– Из Львова.

– Из Львова живыми не уходят, – покачал головой Богдан.

– Родители у тебя есть?

– Нет. Немцы убили.

– И что ты дальше собираешься делать?

Лева растерянно пожал плечами.

– Он с нами пойдет, – ответила за него Мира.

Карпаты, словно великаны, подпирали своими могучими плечами низкое весеннее небо, между горами серебряной змейкой извивалась речка Латория. В ее холодных водах, зайдя в реку по щиколотку, стояла прелестная девушка. Одной рукой она поддерживала подол длинной цветастой юбки, второй умывалась. Прозрачные капли блестели на ее смуглом лице, девушка улыбалась своей чарующей нежной улыбкой, и казалось, что от нее исходит сияние.

– Ты такая красивая, Злата! Волны твоих волос чернее ночи и мягче пуха, губы, как вишня, глаза – бриллианты… – при мысли о ее глазах Лева запнулся. Сколько раз он думал о прекрасных глазах Златы! Они притягивали его своим диким, необузданным огнем, прожигая сердце. Стоило ей только взглянуть на него своими черными, похожими на два омута, глазами, как Лева терялся. Злата умела смотреть пристально и не мигая, точно так же, как мать, тем самым погружая его в гипнотическое состояние.

– Красиво говоришь. Только чего стоят твои слова? На них новые сапоги не купишь, платья не сошьешь.

– Мои слова не пустые. Я для тебя все, что хочешь, сделаю!

– Ой, парень, не сори словами, за них ответ держать придется.