Мария Очаковская - Портрет с одной неизвестной

– Нет, дорогие мои, каждый труд должен оплачиваться! А тем более – творческий! – настаивал дядя Петя.

Павел был в восторге и так хотел оправдать надежды, что не спал ночами, вынашивая концепцию будущего портрета. Помнится, уже сделав фотографии и набросок углем в интерьере дяди-Петиного кабинета, он никак не мог определиться и в результате написал два варианта, абсолютно разных. Один – в старых традициях изобилующий деталями. По замыслу Павла статуэтки, книги, экзотические детали обстановки были не просто обрамлением человеческой фигуры, а несли свою сверхзадачу. Они участвовали в композиции почти на равных, отражая характер портретируемого и его привычки. В другом варианте, используя прием a la prima, Павел, наоборот, отказался от всего лишнего. Лаконичность, стремительность, широкие свободные мазки и… работа была окончена в три часа. Мама пришла в восторг именно от нее. Но сам Павел, так и не сумев выбрать, который из двух портретов лучше, отдал сразу два. На устроенном по этому поводу ужине Павел чувствовал себя настоящим героем. Успех был безоговорочный. «Такие разные, и везде Петька прямо как живой». И никаких предчувствий…

Потом прошло какое-то время, и появилась его школьная подруга Ляля. Ей тоже захотелось портрет, но только двойной, вместе с мамой. Павлу эта идея понравилась. Они были очень похожи – Наташа, Лялина мама, так, без отчества, ее все и звали, и дочка, – обе миниатюрные, светлоокие, коротко стриженные шатенки, уютные, милые, женственные. Работа могла получиться очень занятной, как в детском журнале, «найди семь отличий», похожи, но все же разные. На сеансах позирования он буравил их глазами, пытаясь подметить все мельчайшие детали несходства.

Случай подсказал ему неожиданное решение: в столярке на Масловке, где в особенно торжественных случаях он заказывал подрамники у мастеровитого Петровича, в тот день не оказалось нужного размера, и он выбрал два одинаковых, поменьше. Тут же в голову пришла идея «разнести» каждую из моделей на свою половину. Что-то вроде диптиха. В едином композиционном пространстве светлой, изящно обставленной гостиной, по обе стороны большого круглого стола, покрытого кружевной скатертью, сидели две женщины. Каждая на своей половине. Нежная, теплая без нарочитости охра их объединяла и уравновешивала. На коленях у дочери царственно восседал большой рыжий кот. Мать держала в руках книгу. Из интерьера гостиной на портрет с ювелирной точностью переместились вазы, фотографии в ажурных рамках, лиана, ползущая по стене. «Важна каждая мелочь, каждая деталь, здесь нет места малозначительному», – рассуждал Павел и работал как сумасшедший. Увидев готовый диптих, дамы захлопали в ладоши и принялись расхваливать его на все лады:

– Замечательно. Какой цвет! Какая техника!

– Бесподобно! В точности наша гостиная! Даже цветок.

– Это называется диптих? – дочки-матери тараторили наперебой, примеряя портреты на стену. – Смотри, мам, можно повесить не вплотную, а чуть-чуть отступить. Получится здорово. Сначала ты, потом кусок обоев, а уже потом я. Павел, ты гений! Как ты это придумал? А какие заказать рамы?

И снова никаких предчувствий, ничто даже не кольнуло внутри. Только сладкий дурман успеха и на его фоне короткий роман с Лялей, красивый, легкий и необременительный, с дискотекой в Лужниках, с каберне на лавочке Сретенского бульвара и пончиками у Арбатских ворот.

Во время учебы в институте в жизнь Павла, его семьи, да и всей страны ворвались перемены. Перестройка, гласность… Горбачев общался с народом, боролся с пьянством. По телеку транслировали бесконечные съезды, заседания, голосования. На Кропоткинской открылся первый частный ресторан. А у винных магазинов выстроились километровые очереди. Журналы стали печатать некогда запрещенных Ерофеева, Некрасова, Дудинцева, Гроссмана.

Потом были занятия, сессия и привычная институтская муштра, этюды, друзья, однокурсники, другие работы и другие портреты. На курсе о нем заговорили, педагоги прочили ему большое будущее. И Павел брался за кисти и писал.

И однажды для Павла и прозвенел первый звонок, закралось в душу неосознанное чувство тревоги. Как будто что-то должно было случиться, предчувствие…

В тот день Павел встретил возле дома школьного приятеля Генку. Не виделись они давно, разговорились, вспомнили всех своих. Павел спросил про Лялю, которая долго не появлялась. Приятель замялся и как-то нехотя ответил, что она сейчас у него. Новость была ошеломляющей, и Павел по крупицам вытянул из того всю предысторию. Оказалось, что счастливая, красивая и комфортная Лялина жизнь рассыпалась, как карточный домик. Сначала в доме разразился чудовищный скандал. Уже в одно это невозможно было поверить. Из-за чего – Генка не знал. Но Ляля поссорилась с мамой так, что ушла из дому. Потом взяла академку, устроилась на какую-то дурацкую работу, жила по подругам и друзьям. За все время дома у матери она появилась только однажды, и то для того, чтобы заставить ее разменять квартиру. Сейчас Ляля жила у Генки и ждала ордер на однокомнатную хрущобу где-то на выселках. Сказанное произвело эффект разорвавшейся бомбы. Павел сразу захотел ее повидать, но Генка сказал, что влиять на нее бессмысленно, о примирении она и слышать не хочет, Лялька очень изменилась. Несколько дней Павел безуспешно пытался до нее дозвониться. Потом решил зайти, но попытка тоже не увенчалась успехом – дома оказался один Генка, в тот вечер Ляля пришла очень поздно, пьяная и сразу легла спать.

Возвращаясь к себе, проходя мимо Лялькиного дома, где он так часто бывал в школе, где дочка-мать терпеливо сидели, позируя ему для портрета, он задержался, глядя на их темные окна. Было тревожно и скверно. Почему-то отчетливо вспомнился Петрович, у которого в тот день он купил два подрамника… «Интересно, зачем я написал тогда диптих? Как вообще в голову пришла эта идея? С чего вдруг? А теперь получилось, что они сами, и Ляля, и Наташа, как там, на портрете, – каждая на своей половине, в своем пространстве, разделенные, отрезанные друг от друга. Может, в этом есть и моя вина? – неожиданно выползло откуда-то из подсознания. – Почему все-таки я написал тогда диптих?» – в который раз спрашивал себя Павел, но ответа не находил.

Эйфория в стране меж тем на институтской жизни почти не отразилась. На перемены в обществе деканат ответил вполне в духе старого режима: «Демократия – это хорошо, но не в живописи. Расслабляться не стоит. Дипломная картина – ваша визитная карточка в будущее. С выбором темы тянуть нельзя, в ноябре все должно быть утверждено». Разве что с портретами ударников соцтруда стало полегче. Ну что ж, диплом так диплом. Одно слово, Сурок – садись да работай.