Мария Очаковская - Портрет с одной неизвестной

– Почему холостяцкий?

– Потому что мама и дочка – на даче у друзей.

– А как же муж?

– Да вот уже три года – совсем никак.

Лицо у Павла вытянулось.

– В том смысле, что мы – в разводе. А где же у меня сахар? Или он отсутствует как класс?

Павел наблюдал за ее мельтешней по кухне и, улыбнувшись, сказал:

– Дома вы совсем другая. Уютная.

– А вы… очень наблюдательны. Впрочем, это свойство профессии… Ну что, кофе готов, пошли?

В столовой тем временем веселье несколько угасло. Любиш сидел на диване, закрыв глаза и уронив голову на грудь. На лбу у него сиял красный волдырь – след комариного укуса. Мила водила зубочисткой по экрану мобильного, но, заметив в дверях Лизу и Павла с подносом, вскинулась и сообщила:

– Бородач с выставки, ну тот, пострадавший, который «Николай II», прислал мне SMS – предлагает встретиться!

– Милка, это победа!

– У тебя тут, Лиз, столько комаров – я включила в розетку какую-то штуковину. Правильно? Бедный Любиш уже совсем спит. Слушайте, Павел, а расскажите нам что-нибудь о копиистах. Я даже не знала, что есть такая профессия.

– Да, в самом деле, расскажите. Почему, например, вы копиист – вот Наталья Ротс гордо называет себя художником? – спросила Лиза и принялась разливать кофе.

– На мой взгляд, главное в словосочетании «художник-копиист» все равно «художник», потому что невозможно сделать хорошую копию… не имея от природы способностей… видеть цвет, пропорции и не владея техникой письма, – ответил Павел.

– Да уж, тут ни за каким Фрейдом не спрячешься.

– Совершенно справедливо. Написать копию, не получив, так сказать, крепкой профессиональной подготовки, не получится.

– Это все хорошо, но послушайте, ведь не секрет, что для многих профессия копииста, художника-копииста, – исправилась Лизавета, – ассоциируется с подражанием, повтором чужого вдохновения, попыткой… – и запнулась.

– Примазаться к чужому таланту? – закончил мысль Павел, но никакого раздражения в его вопросе не было.

– Нет, Павел, вы меня неправильно поняли. Я хотела сказать, что копиисты – совершенно особая категория. Бремя рождения полотна, всякие муки творчества – для вас…

– Не существуют? Да, копиист – не творец. Здесь вы, Лизонька, пожалуй, правы. Наши муки творчества – это попытка «влезть в их шкуру», проникнуться их состоянием, их жизнью, временем, атмосферой, стать на месяц, да хотя бы на пару дней этим самым художником. И штришок за штришком проходить его многомесячный труд, становясь частью воссоздаваемого.

– Но это же подавление своего собственного «я»!

– Я бы, например, с большим удовольствием подавила собственное «я» Натальи Ротс, – вставила Мила.

– Вот именно! Ведь еще неизвестно, понравилось бы вам мое собственное «я», реши я однажды излить его на холсте. К чему эта самодемонстрация? A chacun – sa guerre [5]. Художник-творец – безумен и одержим, копиист – аккуратен и щепетилен. Наш удел – оставаться в тени, – ответил Павел.

– Как обидно! Разве нет?

– Нет, нисколько. Вот вы лучше приходите ко мне в мастерскую, это, кстати, совсем близко, я, как оказалось, ваш сосед. Я вам с удовольствием покажу свои работы.

– В мастерскую – само собой. А вы сейчас нам расскажите, к примеру, над чем трудитесь в данный момент? – не унималась Мила.

– Вообще-то я только что закончил работу и должен отдать ее заказчику. Она пока в мастерской, вы можете на нее взглянуть. Это копия портрета довольно известного художника. Был такой мэтр Ризенер, Анри Франсуа, француз, как вы уже догадались, писал портреты, делал на заказ мебель и очень даже процветал, а тут революция, Наполеон… одним словом, превратности судьбы. Когда в 1815 году русские вошли в Париж, к нему повалили заказы от наших офицеров. А потом ему еще больше подфартило: великий князь Константин Павлович пригласил его в Петербург. Там Ризенер сделался придворным художником, написал портреты Александра I – это, пожалуй, у нас самая известная его работа, – написал еще его жену, князя Юсупова, ну и многих других из знати. В Твери, в Путевом дворце, находится еще одна его работа – портрет великой княгини Екатерины Павловны. Вот с нее-то я и делал копию.

– Так вы специально в Тверь ездили?

– А как же. Не только ездил, но и в музее три дня просидел.

– А нельзя взять репродукцию и с нее сделать копию?

– В общем-то можно, многие так и поступают, копия в этом случае обходится заказчику дешевле, времени уходит меньше, но и получается она посредственной. Я… словом, у меня есть некие правила, или принципы, если хотите. На мой взгляд, любая, пусть даже самая что ни на есть качественная репродукция перевирает цвет.

– Знаем-знаем, в альбомах у Лопухиной румянец то зеленцой, то синевой отдает, – вставила Лиза, – стало быть, вы ездите в музей, чтобы с цветом не промахнуться.

– Совершенно справедливо. Аутентичную авторскую палитру ни на какой фотографии не разглядишь. А француз этот, Ризенер, был не только отличным рисовальщиком, но еще и настоящим мастером цвета, колористические эффекты, двойное освещение и все такое прочее… какая же тут репродукция! Кроме того, любая старая картина… как бы это объяснить, имеет свой дух, или флер, или ауру, которая исходит только от живого полотна, его надо видеть, чувствовать, быть рядом, чтобы поймать, уловить эту самую ауру. Без нее и не настроишься, и ничего не напишешь.

– Надо же.

– Ну а вы как думали!

– У меня на даче есть картина, старая, думаю, очень даже старая. Давайте, вы на нее посмотрите и определите, какая у нее аура, – предложила Лиза, а про себя подумала, что копиист – занятный и славный и с ним интересно.

– О, я – с удовольствием. Почту за честь, – с поклоном ответил просиявший Павел.

– Ну так и что же ваша копия Екатерины Павловны? Удалась? И кто заказчик? – продолжала спрашивать Мила.

– О своих работах как-то не хочется распространяться, вот вы придете в мастерскую, посмотрите и вынесете приговор.

– Ну а заказчик-то кто? Нувориш?

– Что-то вроде того. Словом, небедный человек искал для своей дочери подарок, но такой, чтобы поэкстравагантней. Она, по его словам, девушка начитанная, образованная. Долго выбирали, определялись, какую вещь копировать, натюрморт или, может быть, что-нибудь жанровое. Все ему что-то не нравилось. А потом, слово за слово, и выяснилось, что зовут-то его дочь Екатерина Павловна – вот мы и решили, что лучшего и не придумать – тезка на портрете, да еще великая княжна! И подлинник не где-нибудь во Франции, а под боком, в Твери.

– И когда пойдем смотреть на вашу Екатерину Павловну?

– Да хоть сейчас, я же говорю, мы соседи. Тут пять минут ходу, – с готовностью выпалил Павел и посмотрел на Лизу.

– Нет, сегодня у меня уже ноги не идут, и вообще пора расходиться, – зевая, ответила Мила, – бедный Любиш храпит, надо его будить и домой ехать.