Мария Очаковская - Портрет с одной неизвестной

В Москву возвращаться не хотелось. Сегодня день уже пропал. Может, Леньку проведать? Вот уж попал как кур в ощип, бедный голубенький. Он, должно быть, еще в больнице, а Лизка или на даче, или у него сидит. С работы Милица отпросилась. Переночую у нее, а завтра утром поеду прямо на работу. Заодно узнаю, как там ее новый роман. Вообще-то он действительно ничего, этот копиист…

Полчаса спустя она, несколько успокоенная, выруливала по направлению к городской клинической больнице Королева. Настроение улучшилось. Раздражение улеглось. Она уже въезжала во двор и разглядывала номера корпусов, когда вдруг совершенно неожиданно перед глазами всплыла роскошная гостиная в квартире Драгомира Николича, он когда-то сотрудничал с их фирмой и был другом ее шефа. И не только гостиная, но и холл, и прихожая… Она была у него пару лет назад, всего один раз, случайно, собственно, даже не у него, а у жены, завозила ей паспорт. Все стены начиная от входа и кончая… хотя дальше гостиной ее не пустили, были увешаны дорогими антикварными вещами. Не из тех, что случайно приобретаются на блошиных рынках, нет. Это были настоящие, со вкусом подобранные, правильно расставленные и подсвеченные коллекции старинной мебели, бронзы, гравюр, акварельные пары, белоснежные бисквитные скульптурные группы. Чего там только не было.

Помнится, тогда при входе в гостиную у Милицы просто захватило дух. Чтобы как-то поддержать разговор с молоденькой хозяйкой, так как минут пять ее просили подождать, она похвалила морской пейзаж, висевший недалеко от дверей.

– Как красиво. Это Млет? – поинтересовалась она. На что хозяйка небрежно ответила, что никакой не Млет, а Айвазовский.

Милица остановила машину. Ей вдруг стало холодно.

– Ну и что с того? Человек живет в России уже двадцать лет. Обосновался, купил квартиру, обставил. Да, он богат. Наверное, очень богат. Ну и что? – задала она самой себе вопрос и мгновенно сама же на него ответила: – А то, бестолковая твоя башка, что ему ты тоже про портрет рассказала, когда мы случайно встретились в землячестве. А то, что ты забыла, с большим удовольствием доскажет Любиш.

В последние дни лета жара в Москве наконец спала. По Сретенскому бульвару вокруг подиума памятника Крупской носились вернувшиеся с каникул дети. Еще со школы Павел отчаянно не любил это время – конец августа. От него веяло ранними подъемами, тошнотворной «пионерской зорькой», линейкой в школьном дворе, недочитанным списком классиков, а перед глазами вставала горластая училка по алгебре.

Он сидел на лавочке на бульваре «у Крупы» (так они всегда ее называли) и ждал Миру. Почти две недели прошло с того злосчастного дня, как украли Лизину картину и как он, не полагаясь на расторопность милиции, занялся ее поисками сам.

О Мире, старинной, еще школьно-институтской поры приятельнице, он вспомнил сразу и не пожалел. И Мира, умница, тут же откликнулась, спасибо ей за это огромное.

Она давно и небезуспешно занималась антиквариатом, несмотря на честно заработанный диплом переводчика, арендовала небольшой офис-форпост в ЦДХ, стрелой летала по Москве со встречи на встречу, была завсегдатаем всех модных тусовок, презентаций, выставок, имела кучу знакомых везде, где только можно, и воспитывала великовозрастного балбеса-сына Федечку.

– Опять сессию завалил, гадина, позор на мои седины, в сентябре у него пересдача, а он в Турцию усвистел с какой-то прости-господи, – поделилась она с Павлом. Он привык, что в выражениях Мира не стеснялась, любила, что называется, крепкое словцо, и с легкостью переходила на ненормативный русский. Кстати, когда Павел начал заниматься копией, она была одной из первых, кто с жаром взялся ему помогать с заказами. Хотя главная заслуга, бесспорно, принадлежала Николаю Ефремовичу.

В копиях нуждалась провинция, картинные галереи, краеведческие музеи, создававшие экспозиции в духе нового времени. Обширные связи профессора-искусствоведа очень пригодились. Увы, оригиналов сохранилось немного, да и те в свое время частично ушли на пополнение столичных фондов. Заказы поступали со всей страны: музей писателей-орловцев, Спасское-Лутовиново, Поленово, Клин, Тарханово… За свою работу, – а создание полноценной, «художественно значимой» копии дело непростое и долгое, – Павел, кстати сказать, просил очень немного. Сначала нужно набить руку, а уж потом цену. В среднем на копию у него уходил примерно месяц, после срок сократился до двух-трех недель. Как начинающий копиист Павел брался за все: Левицкий, Репин, Перов, Кустодиев, Серов… Что, конечно, было ошибкой. От такого разнообразия авторских стилей, школ, цветовых решений сносило башку. Что же касается «усыпления своей творческой силы», о которой говорил Николай Ефремович и, как всегда, оказался прав, то с этим пришлось помучиться. Долгое время Павлу приходилось буквально бить себя по рукам, тянувшимся к холсту, чтобы чуточку подправить, «подтянуть» случайную авторскую небрежность, сделать свою копию совершеннее оригинала. Но ничего, привык, справился.

Единственное, с чем Павел никак не мог примириться, так это с чувством уныния, скуки, которое иногда его одолевало. В начальный период работалось ему невесело, как-то механически, монотонно, без полета, «пони бегают по кругу». Честолюбивые юношеские планы «создать такое, чего никогда до него не было» еще не забылись, жили где-то в глубине души.

– Неужели в этом и есть мое предназначение? – часто спрашивал себя Павел. Мысли его возвращались в недавнее прошлое, заставляя анализировать все, что с ним произошло. Для чего все это было? Почему именно он? Именно с ним? Откуда появился и что означает его страшный дар предвидеть беды людей, которых он писал?

На второй год его жизни копииста на горизонте появился, опять-таки с подачи Николая Ефремовича, оптовый заказчик. Этот колоритнейший дядька представился чуть ли не купцом первой гильдии и главой Екатеринбургского собрания промышленников (на тот момент Свердловску еще не вернули его историческое название). Вид у купца был невероятно театральный: атласная косоворотка, мягкие сапоги, окладистая, расчесанная надвое борода. Перед тем как начать разговор, он достал кисет, заправил в ноздрю щедрую щепотку табаку и раскатисто чихнул. Впрочем, к ряженым в стране к тому времени уже привыкли. Казацкие есаулы и сотники частенько поправлялись пивком у Чистых прудов, а Сталин с Брежневым несли круглосуточный караул на Старом Арбате, позируя за умеренную мзду перед фотокамерами.

Порассказав немного о нынешней жизни купечества на Урале, господин Щекин перешел к делу и повел речь об оформлении недавно выделенного Собранию особняка, парадный зал которого предполагалось украсить портретами выдающихся уральских промышленников, прежних, дореволюционных. Заполучить оригиналы Собранию не удалось, хотя и пытались… и поэтому речь пошла о копиях. Щедрые уральские посулы были очень кстати, и Павел, пожав мягкую короткопалую купеческую руку, отправился в Свердловск.