Энн Перри - Чужое лицо

Он открыл глаза и увидел над собой низкое зимнее небо. Моргнул и взглянул снова. Он лежал навзничь, а над головой нависал серый потолок, потемневший от сажи и многолетних испарений.

Он пошевелился. Кровать оказалась короткой и жесткой. Сделал попытку сесть и почувствовал острую боль. Казалось, в грудь всадили кинжал. Ныла туго забинтованная левая рука. Стоило приподнять голову — и кровь начинала молотом бить в виски.

В нескольких футах стояла еще одна деревянная койка — точно такая же, как и его собственная. Там под серым скомканным одеялом беспокойно ворочался мужчина с одутловатым лицом. Его рубашка потемнела от пота. Рядом лежал еще один человек, с пропитанными кровью бинтами на ногах; потом еще один… и так до самого конца огромной комнаты, где под закопченным потолком чернела пузатая печь.

Им овладела паника. Он — в работном доме! Боже милостивый, как он сюда попал?

Однако день был в полном разгаре! Неловко извернувшись, он оглядел помещение. На койках вдоль стены лежали люди. Ни в одном работном доме страны обитателям не позволяли такой роскоши! Всех бы подняли и отправили трудиться если не ради спасения души, то хотя бы ради прибылей заведения. Грех праздности не прощался даже детям.

Конечно, это больница. Почувствовав облегчение, он осторожно опустил голову на подушку, набитую отрубями. Как его занесло сюда и какое несчастье с ним случилось, он не помнил, хотя левая рука ныла и плохо слушалась. Каждый вздох вызывал острую боль в груди. Что с ним произошло? Он упал с лошади? На него рухнула стена?..

Воспоминаний не было — в голове царила пустота.

Неожиданно над ним склонилась ухмыляющаяся физиономия, и бодрый голос произнес:

— Ну что, снова, гляжу, очнулись?

Больной посмотрел вверх, на круглое, как луна, лицо, покрытое мелкими морщинами. Широкая улыбка обнажала щербатые зубы.

Нужно было собраться с мыслями.

— Снова? — растерянно переспросил он.

— А как же! — отозвался добродушный голос. — Вы уж тут несколько дней валяетесь. Имя свое, чай, так и не вспомнили? Ну как вы сегодня? Как рука?

— Мое имя? — Он задумался.

Забыть собственное имя? Это невозможно! Его зовут…

— Ну так как? — настаивал голос.

Мысленное усилие не вызвало ничего, кроме паники. В голове бушевала вьюга, непроглядный снежный круговорот.

— Не помните. — Голос был исполнен сожаления. — Так я и думал. Ну, тут позавчера были ищейки и сказали, что вы — Монк. Вильям Монк. Что ж вы такого натворили, если за вами из полиции приходят? — Огромной рукой служитель поправил подушку и одернул одеяло. — Может, хотите похлебать горячего? А то ведь холодно даже здесь… Июль, а погода — как в треклятом ноябре! Я принесу вам горячей овсянки, если хотите… А дождь-то, дождь так и хлещет…

— Вильям Монк? — повторил он.

— Ну да, так мне сказали. Того, что приходил к вам, звали Ранкорн, да… Мистер Ранкорн, инспектор, важная шишка, во как! — Мужчина вздернул лохматые брови. — Так что вы там натворили-то? Вы, верно, один из тех щеголей, что выуживают у джентльменов кошельки и золотые часики? — Круглые ласковые глаза смотрели без тени осуждения. — Когда вас сюда принесли, одежка на вас была господская. Правда, грязная, рваная и вся в крови.

Монк не ответил. Голова у него шла кругом от бесплодных попыток вспомнить хоть что-нибудь. Даже имя свое он словно слышал впервые. «Вильям», правда, звучало привычно, но это весьма распространенное имя. У каждого есть дюжина знакомых Вильямов.

— Так, значит, и не вспомнили… — дружелюбно заключил служитель. Он навидался здесь всякого, и его трудно было удивить. На его глазах люди умирали от чумы и оспы или бросались в бреду на стены. Незнакомец, который не мог вспомнить вчерашний день, был ему любопытен, но не более того. — Или просто не хотите говорить? — продолжал он. — Ну, я вас не виню. — Он пожал плечами. — Ищейкам только словцо скажи — сразу вцепятся… Так как насчет овсянки? Вкусная, густая, только что с плиты!..

Монк был голоден, кроме того, даже под одеялом его пробирал озноб.

— Да, пожалуй, — согласился он.

— Вот и славно, овсянка не повредит. Ох, чует мое сердце, завтра вы на меня опять уставитесь, когда я вам скажу, как вас зовут. — Служитель покачал головой. — Либо вы крепко обо что-то ударились головой, либо что-то скрываете. Ну, от ищеек… Нет, что же вы все-таки натворили? Стащили бриллианты из короны? — И мужчина, посмеиваясь, двинулся к чернеющей в глубине палаты печке.

Полиция! Да уж не вор ли он? Это предположение вызвало у него отвращение. Тем не менее даже эту мысль отбрасывать не следовало.

Кто он? Что за человек? Благородный герой или преступник? Или просто бедолага, случайно оказавшийся в неудачном месте?

Он еще раз попытался вспомнить хоть что-нибудь, но безрезультатно. А ведь он где-то жил, знал каких-то людей, их лица, голоса, характеры. И вот теперь единственной его реальностью стала грязная больничная палата.

Да, но его самого кое-кто знал хорошо. Полиция, например.

Служитель принес овсянку и принялся заботливо кормить Монка с ложечки. Варево было густым и безвкусным, но больной все равно почувствовал благодарность. Потом он снова лежал на спине, тщетно напрягая опустевшую память, однако сон оказался сильнее страха.

По крайней мере, проснувшись следующим утром, он уже точно знал, как его зовут и где он находится. Скудные события предыдущего дня вспомнились без труда: служитель, горячая овсянка, стонущий мужчина на соседней койке, серый потолок, грубое одеяло и резкая боль в груди.

О времени он и понятия не имел, но, видимо, когда в палату вошел полицейский, было уже за полдень. Посетитель оказался крупным представительным мужчиной, форменный плащ и цилиндр столичной полиции придавали ему особенно внушительный вид. У него было костистое длинноносое лицо, широкий рот и настолько маленькие и глубоко посаженные глаза, что их цвет было трудно определить. Выражение лица — скорее приятное, несмотря на сдвинутые брови и поджатые губы. Гость остановился у койки Монка.

— Ну, на этот раз вы меня узнали? — бодро спросил он.

Монк не стал качать головой — это бы причинило ему боль.

— Нет, — просто ответил он.

Подавив раздражение и некоторую растерянность, полицейский оглядел Монка с ног до головы, нервно прищурив при этом один глаз, словно прицеливаясь.

— Сегодня вы выглядите лучше, — произнес он.

Трудно сказать, было ли это правдой. Возможно, Ранкорн просто хотел ободрить Монка. Если на то пошло, больной вообще не имел представления о собственной внешности: черноволосый он или белокурый, красивый или уродливый? Хорошо ли сложен?.. Он еще даже рук своих ни разу не видел, не говоря уж о скрытом под одеялом теле.