Ирина Градова - Пациент скорее жив

Оказавшись в подвальном помещении, Власова и Урманчеев направились к черному входу. Там сейчас никого нет, и я знала, что они беспрепятственно покинут больницу, не вызывая никаких подозрений.

И вот в мои легкие, с трудом справляющиеся со своими обязанностями, неожиданно ворвался свежий, влажный воздух. Теперь я видела над головой темное небо, затянутое облаками. Собирался дождь, и мне невыносима была сама мысль о том, что дождь окажется последним, что я почувствую. Ненавижу сырость!

– Эй! – услышала я окрик, и меня захлестнула волна надежды. – Стойте!

Первые капли дождя упали на мое лицо. Кто-то быстро приближался к каталке, но, лежа лицом кверху и не имея возможности повернуть головы, я не видела, кто именно.

– Что случилось?

Кажется, охранник, но я не узнавала голоса. Возможно, новенький. Благослови его бог! Наверное, он вышел из приемного отделения, чтобы покурить, и решил прогуляться по периметру вместо того, чтобы оставаться на одном месте.

– Да вот, пациентку перевозим в платную клинику, – услышала я спокойный голос Урманчеева.

– Ночью-то? – недоумевал охранник.

– Ага. Муж ее рвет и мечет, говорит, что «Скорая» доставила ее не туда. Он, оказывается, договорился в институте Поленова об операции, а жена тут…

– Что, серьезное дело, да? – сочувственно поинтересовался охранник, склоняясь надо мной.

Я сделала нечеловеческое усилие, чтобы хотя бы глазами показать, что со мной все на самом деле серьезно.

– Она смотрит на меня! – пробормотал он.

– Да нет, – отозвалась Власова, – так только кажется. Больная в отключке, и мы вообще не уверены, что довезем ее в целости и сохранности. Но что делать – хозяин, как говорится, барин!

– Помощь нужна?

– Нет, спасибо, сами справимся, – дружелюбно ответил Урманчеев. – Живой бы довезти!

Слыша удаляющиеся шаги охранника, я мысленно прощалась с жизнью и со всеми, кто мне дорог в ней. Странное дело, вроде бы я должна думать о маме и о Дэне, но основной мыслью, крутившейся в моей голове, была мысль о Шилове. Я вспоминала о том, как нехорошо мы расстались, как эгоистично я себя вела, как резко с ним разговаривала. Теперь, когда больше никто не придет мне на помощь, я была уверена: мне следовало вести себя иначе, чаще говорить, что люблю его, а не отмалчиваться, удовлетворяясь лишь междометиями и довольным урчанием в ответ на признания Олега.

Дождь уже поливал вовсю, и мы, похоже, подъезжали к стоянке «Скорых». И в этот момент вне поля моего зрения, ограниченного тучами прямо над глазами, что-то начало происходить. Я услышала сдавленный вопль и крик Власовой:

– Что ты делаешь? Вы не имеете права… Отпусти-и-и!!!

Я изо всех сил пыталась шевельнуть хотя бы пальцем, но, по-моему, мне удавалось лишь выпучивать глаза. Через мгновение надо мной возникло лицо Никиты.

– Ты как? – спросил он, наклоняясь почти вплотную. – Жива?

Я не могла ответить, поэтому Никита разволновался не на шутку.

– Агния не отвечает! – крикнул молодой человек кому-то позади себя. – Они что-то сделали с ней!

Откуда-то снизу доносились приглушенные ругательства, смешанные с кряхтением и стонами.

– Я держу ее! – услышала я очень знакомый голос. Голос человека, появления которого я никак не ожидала. – Второй ушел!

Значит, Власову повязали, а Урманчееву удалось удрать.

Надо мной замаячило другое лицо. Этот человек представлял опасность, но я не могла ни оттолкнуть его, ни закричать, предупреждая Никиту. Рядом с ним стоял Антон. Что он вообще делает здесь сегодня? Ведь смена не его?!

– Как она? – спросил его Никита.

А я отметила, что на медбрате нет привычного белого халата. Он и выглядел как-то иначе: обычно буйная шевелюра приглажена, чисто выбритое лицо резко контрастировало с моими воспоминаниями о вечной трехдневной щетине.

– Не знаю, – покачал головой Антон, щупая мой пульс. – Видимо, ее чем-то накачали. Но думаю, она должна понимать, что происходит. Мы отвезем тебя обратно, не переживай! – обратился ко мне медбрат, и я сделала тщетную попытку соскочить с каталки.

Возникло самое странное ощущение, которое я когда-либо испытывала: мне казалось, что я легко смогу это сделать, потому что знала, где находятся мои руки и ноги, но они словно существовали отдельно от меня, и сигналы, отчаянно посылаемые мозгом, не принимались ими. Или переадресовывались в каком-то другом направлении. Нет, только не обратно в больницу, ради всего святого!

Никто не обратил внимания на мои безмолвные возражения, поэтому каталка покатилась в обратном направлении. Все, что я помнила, – светло-серые стены бесконечного коридора, белый лифт с яркими лампами, бившими прямо в глаза, а потом резкий взлет (видимо, меня подняли и переложили с каталки на койку). Я почувствовала, как онемение постепенно отпускает ноги, но сил пошевелиться уже не оставалось. Я жалобно взглянула в лицо женщины в белом халате, склонившейся надо мной, и разжала зубы в попытке сказать, что не хочу находиться здесь, но из горла вырвался какой-то животный звук: наверное, такие звуки издают самки китов, когда рожают своих детенышей.

А потом свет, ярко вспыхнув напоследок, отключился, словно гигантская лампочка, освещающая вселенную, перегорела.

Проснулась я как от толчка, и, широко раскрыв глаза, уставилась в потолок. Он был очень-очень белый, свежевыкрашенный, с новенькими лампами дневного света, которые, впрочем, сейчас не горели. Свет, видимо, сочился из окна за моей спиной.

– Ну, вот мы и проснулись! – услышала я и повернула голову на подушке.

К моему удивлению, движение далось мне нелегко. На стуле возле моей кровати сидел Лицкявичус. На коленях у него лежал какой-то журнал, который он свернул и отложил в сторону, поднимаясь и подходя ближе.

– Как самочувствие?

– Бывало и лучше, – ответила я, сглатывая комок в пересохшем горле.

Заметив это, Лицкявичус протянул руку к бутылке минералки, стоявшей на тумбочке, и налил мне воды. Пока я, стуча зубами о края граненого стакана, пыталась пить, он говорил:

– Ваших родичей с трудом удалось выпихнуть домой, чтобы позавтракать и переодеться. Они снова придут после обеда. А вот вашего бойфренда, Агния, похоже, отсюда не выкурить.

– Какого еще бойфренда? – хрипло спросила я, чувствуя, что каждое слово словно проворачивается через мясорубку, прежде чем попадает мне на язык.

– А у вас их что, больше одного? – приподнял брови Лицкявичус.

– Ши… Олег – здесь?! – задохнувшись от восторга, выпалила я, подавшись вперед и едва не вывалившись из кровати, потому что по скудоумию своему запамятовала, что тело с некоторых пор плохо мне подчиняется.

– Здесь, здесь, – кивнул глава ОМР. – А где ж ему еще быть?