Эдриан Маккинти - Невидимая река

Она выглядела неподражаемо в своем несколько вольном черном платье с глубоким вырезом, да еще на шпильках. С волосами тоже был полный улет — убраны назад, завиты и хитро собраны в изящный пучок. Благоухающая, в жемчугах поверх выразительного выреза, она вполне могла заявиться на вручение «Оскара» или на званый ужин по соседству. Мой же смокинг был поношен, слегка великоват, к тому же по сравнению с прочими завсегдатаями я был одет слишком торжественно.

— Спасибо огромное за то, что пришел, — сказала Амбер.

— Ну что ты.

— Я так рада, что смогла выбраться, а то так и сидела бы весь вечер, переживала за Чарльза. Ты, случайно, не волнуешься, нет?

— Нет. С чего бы мне волноваться?

— За актеров. Не боишься, что они перепутают слова?

Я помотал головой, и мы вошли.

Свет погас, и по залу разнеслось: «Шшшшш».

Актеры. Пьеса. Обнаженная рука Амбер рядом с моей. Едва ли я обращал внимание на то, что происходит на сцене. Единственное, что я заметил, — якобы ирландский акцент, кошмарнее которого я не слышал никогда, разве что в рекламе дезодорантов «Айриш спринг».

Тем не менее публика была довольна, актеры четырежды выходили на поклон. Амбер хлопала — все ладони себе отбила.

Мы вышли на улицу.

Амбер захотелось прогуляться до дома пешком. Она была счастлива, вечер выдался бесподобный.

Мы шли на юг по Шестнадцатой, и, несмотря на театр, несмотря на чудный вечер, несмотря на шампанское в антракте, Амбер говорила о Чарльзе:

— Только представь себе, как он был рад, речь не о телевидении или о чем-то таком… Это настоящая честь, когда тебя приглашают выступить на таком мероприятии, где соберутся важные люди. Роберт Дорнан, Александр Хейг, а Чарльз делает доклад сразу после Ньюта Гингрича.

— Круто.

— Чарльз — диаметральная противоположность им всем. Он представляет умеренное крыло, ты знаешь. Он звонил мне сегодня после обеда, такой взволнованный. Конечно, он тысячу раз бывал в Аспене, но он не часто выступает на людях.

— Может, тебе следовало бы поехать с ним?

— Он решил, что будет хуже, если я буду там присутствовать, лучше выступать перед незнакомыми людьми.

— Мне бы и в голову не пришло, что Чарльз может волноваться.

— О, вот здесь ты не прав, Алекс, Чарльз страшно застенчивый, он в этом отношении совсем как Роберт. Абсолютный интроверт. Он может быть обаятельным. Этим он пользуется, чтобы расположить людей к себе. Но на самом деле Чарльз очень чувствительный, робкий. Конечно, это не для чужих ушей.

— Само собой.

Мы немного поговорили о пьесе и о той части города, по которой шли. На Пенсильвания-стрит Амбер указала на необычный дом, частную клинику, где лежала ее мать. Большое, белое, современное, скучное здание.

— Чарльз все оплатил, — с благодарностью прошептала она.

— Это чудесно.

— Отправил ее на самолете в Ноксвилл. Там один из самых лучших приютов в штате, там за ней ухаживают наилучшим образом, но это все так печально. — Ее голос слегка дрогнул.

— Да уж, — согласился я. — Альцгеймер — это очень тяжело.

— Я навещаю ее только раз в неделю, и то не каждую — больше не выдерживаю, — сказала она, делаясь все печальнее, и остаток пути до ее дома мы прошли молча.

Я пожелал ей спокойной ночи.

— Зайди ненадолго, выпьем чего-нибудь, — предложила она неловко, как бы осуждая себя. Я слегка устал от прогулки, в голове шумело от выпитого шампанского, и я согласился. Она набрала код на двери, чугунные ворота открылись, и я пропустил ее вперед себя.

— Какая ночь! — произнесла она с восхищением.

— Да уж.

— Хорошо бы Чарльз тоже мог всем этим насладиться, вот всегда так: что-то теряешь, что-то находишь.

— Да, жизнь есть жизнь.

— Что будешь пить?

— Что угодно, на твой вкус. — Пить мне совсем не хотелось.

— У Чарльза целая коллекция односолодового виски, но я совершенно ничего в этом не понимаю, хочешь попробовать?

— У вас в Теннесси, наверное, все пьют бурбон? — спросил я.

— Что?

— Я к тому, что виски-бурбон «Джек Дэниэлс» производят в Теннесси.

— А, ну да! У нас дома это не было принято и почти никогда не было спиртного. Отец, ну, завязывал с этим делом, ты понимаешь, поэтому… Ладно, в общем, как насчет виски?

— Согласен.

Если у нее не было привычки к выпивке, это могло объяснить ее веселое настроение из-за глотка шампанского. Но зачем вдруг ни с того ни с сего говорить об этом? Господи, а может, она просто хотела пооткровенничать? О чем еще ей хотелось бы поговорить? Может, о робком и застенчивом Чарльзе? Мне следовало быть очень, очень осторожным.

— Чего-нибудь добавить? Льда, воды? — спросила она.

— Нет, ничего не надо, спасибо.

Она поднесла мне стакан, невинно улыбнулась, счастливая.

Я занялся самобичеванием. Нет, непохоже, чтобы она жила в постоянном напряжении, в страхе после двойного убийства. Может, я все придумал. А этого делать не нужно, сначала необходимо собрать информацию, потом сопоставить полученные данные, а потом уже делать выводы. Я расслабился, вдохнул аромат виски. Торфяной. Сделал глоток: торфяной с легким оттенком водорослей, сладковато-резковатый. Или шотландский, с острова Айла, или английский, с острова Джура.

— Ну как? — спросила она.

Я заметил, что себе она наливать не стала.

— Неплохо, островной сорт, такое характерное торфяное послевкусие.

Она сняла с себя жемчуга и положила на буфет. Скинула туфли и присела в кожаное кресло рядом с диваном. Она была ослепительно красива. Тип красоты, какого не встретишь среди ирландок.

Вся так и пышет здоровьем, солнцем, свежестью. Америка как она есть. Широкая улыбка, золото волос, стройные ноги. Теперь она стала даже еще привлекательнее, воспоминания о бедной матери как будто сделали ее ближе.

Она постукивала пальцами по кожаному подлокотнику кресла.

Я встал, налил ей стакан виски, мне хотелось посмотреть, станет она пить или нет.

Она понюхала и сделала большой глоток.

— Ах, Алекс, такой чудесный спектакль, Ирландия — это так романтично. Чарльз заезжал туда, когда путешествовал по миру.

— Да, он говорил мне, что бывал в Дублине.

— Да, конечно, он везде был. А я никогда не покидала Америки, если не считать Пуэрто-Рико, — сказала она с тоской и сожалением.

— А ты не считаешь Пуэрто-Рико, потому что это все еще часть Америки? — Я улыбнулся.

— Да, а разве нет? А что это, кстати? Это же не штат вроде?

— Это колония.

— Да нет, вряд ли, ты что, — удивилась она.

— Да, так и есть, — настаивал я.

— Нет, мне кажется, у нас нет колоний. — Она о чем-то задумалась.

— Есть, и Пуэрто-Рико — одна из них, доставшаяся еще от испанцев.

Она прикусила палец и посмотрела на меня:

— Знаешь, Алекс, когда мы впервые проводили опрос в Энглвуде, в тот вечер, когда был пожар, в первый раз, когда мы по-настоящему разговаривали, не считая собеседования, меня поразило то, что ты сказал.