Наталья Борохова - Адвокат амазонки

Латынин выразительно наклонил голову, давая понять, что он закончил. Настал черед Дубровской...

Елизавета вздохнула и поднялась со своего места. Ей показалось, что присяжные уже не скрывают своего нетерпения. Им хочется поставить в деле точку, вынести вердикт, но судья обязывает их выслушать еще и адвоката, как будто он сообщит им что-то новое.

– Дорогие присяжные! – прибегла она к обращению, которое совсем недавно казалось ей глупым. – Проблема рака груди, как, впрочем, и рака любого органа, долгое время оставалась закрытой в нашей стране. К человеку, страдающему страшной болезнью, мы и по сей день относимся сочувственно, но отстраненно и даже брезгливо. Это хорошо можно заметить на примере нашего процесса. Вспомните господина Непомнящего, который спрашивал у врача, не может ли он заразиться раком от Вероники. Какая вопиющая неграмотность! А ведь речь идет об известном рестораторе, человеке умном и интеллигентном, идущем в ногу с веком. Представляете, как тяжело было Песецкой терпеть его настороженность и презрение?

Но еще дальше в своих убеждениях, высказанных открыто, пошел прокурор. В своей обвинительной речи он камня на камне не оставил на робких надеждах некоторых наших женщин быть любимыми и желанными после операций по удалению груди. С его слов, больную женщину могут любить только жалкие извращенцы. Принимая такое отношение как должное, некоторые наши «амазонки» ставят на себе крест и доживают свою жизнь заброшенными и забытыми. Некоторые из них сводят счеты с жизнью, заранее зная, что «в таком виде я никому не нужна». А вот в Америке женщины, перенесшие мастэктомию, не скрывают свою проблему и готовы поделиться опытом. Они объединяются в союзы и оказывают друг другу психологическую помощь. Они твердо знают: признать – значит победить!

В 1993 году американская художница Матушка шокировала многих, опубликовав на обложке известного журнала свою фотографию, где она предстала обнаженной со шрамом вместо груди. Теперь все ее полотна и скульптуры посвящены женщинам без груди. Вам это кажется забавным?

Елизавета смотрела на присяжных и с отчаянием понимала, что ее доводы кажутся многим из них вовсе не забавными, а скучными. Проблема касалась каких-то других женщин, не имеющих к ним никакого отношения.

– Важно осознавать, что нужно гордиться своим телом, а не отводить глаза и стесняться! Есть немало знаменитых женщин, которые пережили операцию по удалению груди. Это Нэнси Рейган, Брижит Бардо...

«Они меня не слушают!» – тревожно стучало сердце. Даже девица с белыми волосами, которая в течение всего процесса внимательно следила за каждым словом адвоката, сейчас рассматривала носки своих туфель. Это была катастрофа, и у Дубровской не было ни малейшего понятия, как ее предотвратить. Она внезапно замолчала.

Когда пауза слишком затянулась, чтобы быть просто эффектным трюком, судья взглянул на Дубровскую:

– В чем дело, адвокат? Вы уже закончили?

Елизавета замотала головой, а потом зачем-то полезла в свою сумку. Тут уж все присяжные, без исключения, воззрились на нее в совершенном недоумении. Адвокат что-то бормотала сквозь зубы, выкладывая на стол бумаги, книжку с документами, футляр с солнечными очками.

– Извините меня! – произнесла она умоляюще. – Еще секунду. Вот! Кажется, нашла...

Она держала в руках тетрадку в потрепанном клеенчатом переплете. Судья укоризненно посмотрел на защитника и покачал головой. Должно быть, он подумал, что Дубровская забыла свой текст.

« – 12 сентября, – прочитала она. – Сегодня я проснулся от приглушенных рыданий в ванной. Я решил, что Веронике плохо, и немедленно бросился к ней. К несчастью, ванная была заперта, и мне пришлось барабанить целых пятнадцать минут, а потом еще долго упрашивать ее впустить меня внутрь. «Уйди вон! – кричала она. – Я тебя не звала». Я чувствовал себя совершенно беспомощным и не знал, что мне предпринять. Звонить в милицию? В лучшем случае меня поднимут на смех. В «Скорую»? Но что я мог им сказать? Меня обдавало холодом при мысли, что, пока я тут сижу на дубовом паркете, Вероника предпринимает попытку что-то сделать с собой. «Милая, – просил я, прикладывая ухо к двери. – Ну, не будь глупой. Открой. Поверь, мы все сможем решить...» Я не успел договорить, как дверь порывисто распахнулась. Она едва не расшибла мне голову. «Ты можешь все решить?» – спросила она зло, стоя напротив меня в ночной рубашке. Ее лицо было опухшим от слез. В руках она держала пряди каштановых волос. «Если ты такой всесильный, тогда сделай так, чтобы они отросли вновь!» Я понял все с неотвратимой ясностью. У нее стали выпадать волосы.

Она казалась мне сейчас такой уязвимой, такой слабой. Мне хотелось ее защитить. От всех и от нее самой. «Тс-с! Успокойся, – прошептал я, едва сдерживая слезы. – Это все химия. Они обязательно отрастут!» Она соскользнула на пол, я вслед за ней. Мы долго сидели так, обнявшись, не замечая холода керамической плитки...

14 сентября. «Милая, у меня сюрприз! – закричал я прямо с порога. – Ты где?» Она не ответила, но я знал, что она, как всегда, лежит в постели и смотрит в одну точку. Она прекратила даже включать телевизор, хотя я принес ей целую коробку видеофильмов. Здесь было все, включая старые комедии и фильмы о любви. Но Веронику не интересовали ни фильмы, ни книги. Она практически перестала вставать, не то что выходить из дому. «У меня сюрприз, – повторил я, находя ее в спальне. – Раз, два, три!» Я высыпал из пакета свои подарки. «Что это?» – испуганно отпрянула она, увидев на своей постели кучу разноцветных волос. «Это парики, – улыбнулся я. – Теперь ты можешь менять прически хоть каждый день. Если захочешь, станешь нежной блондинкой в стиле Мэрилин Монро. – Я примерил на себя белокурый парик. – Не любишь белый цвет? Так, может, наденешь это? Как тебе? Женщина-вамп! Вижу, не нравится. – Я отбросил в сторону черный парик. – Тогда рыжая кокетка. Нет? Длинноволосая Анжелика? Опять не угодил. Тогда оставайся сама собой! – нарочито сердито сказал я и выудил из пакета свой трофей. Это была абсолютная копия ее шевелюры, выполненная так искусно, что можно было на одну сумасшедшую секунду вообразить, что Вероника сняла с себя скальп, как шапку. «Я не знал, что тебе понравится, поэтому купил все», – сказал я виновато, присаживаясь рядом с ней на кровать. «Это ужасно глупо», – заметила она, но я с удовольствием заметил, что ее страшный, отсутствующий и так меня пугающий взгляд куда-то исчез. Рядом со мной сидела обычная, немного усталая женщина со слабой улыбкой на губах. На ужин она вышла в рыжем парике...

12 октября. Сегодня мы впервые повздорили с Вероникой. Отдав должное ужину (правда, ел в основном я), она скрестила на груди руки и уставилась на меня испытующе. «Знаешь, я тут прочитала одну статью, – сказала она. – Мне она показалась любопытной». – «Здорово! – обрадовался я. – Я рад, что ты опять читаешь». – «Погоди», – она остановила меня жестом руки. Она двинулась в спальню и принесла мне журнал, на одной из страниц которого чернел заголовок «Хорошая смерть». «Что это? – опешил я. – Что это за статья?» Вероника усмехнулась и обычным тоном сообщила мне, что речь в ней идет о докторе Кеворкяне, известном всему миру как Доктор Смерть. В 90-е годы он помог умереть ста тридцати своим пациентам, причем сделал это бесплатно и напоказ. «Ты разве не видишь, что это выход?» – спросила она, изучая меня долгим испытующим взглядом. «Выход для кого?» – спросил я. «Для меня. Не пытайся изобразить из себя дурачка, тебе это не идет». – «Ты решила умереть?» – «Я уже мертва наполовину», – огрызнулась она. «Ты обязательно умрешь, – пообещал я. – Но только не сейчас, а лет эдак... через сорок». – «Хватит врать! – рассердилась она. – Ты сам в это не веришь! Сколько мне осталось? Месяца три? Пять? Ну же! Не отводи взгляд. Я хочу умереть достойно. Неужели у меня нет на это права?» – «Ты говоришь об эвтаназии, – произнес я. – Это незаконно». – «Значит, законно – это заставлять меня мучиться, – констатировала она. – Посмотри, на кого я стала похожа? – Она сдернула парик, и моим глазам предстал абсолютно голый череп, с которого неделю назад она состригла последние островки волос. – У меня нет волос, груди. Меня выворачивает наизнанку, и при этом я еще умудряюсь набирать вес. Разве ты не видишь? Я уже не женщина». – «Все это неважно, – говорил я. – Мне ты нравишься такой, какая есть». Она подошла ко мне ближе и заглянула в глаза. «Ты же врач, – сказала она. – Ты должен знать какой-нибудь способ...» – «Я буду с тобой, сколько потребуется, – сказал я. – Но дай слово, что ты не задашь мне больше этого вопроса». Она бешено отскочила от меня. Мне довелось выслушать целый поток оскорблений в свой адрес. Она обвиняла меня в эгоизме, непрофессионализме. Потом она жаловалась мне, и жалобы у нее перемежались слезами. Потом она махала перед моим носом газетой и кричала, что ей жаль, что она не живет в Бельгии или Нидерландах, Швейцарии или в американском штате Орегон, где в разные годы были приняты законы, разрешающие эвтаназию. Она обвиняла меня в черствости и приводила в пример великого гуманиста, доктора Кеворкяна. «Этот твой герой по числу жертв в десятки раз обогнал своего тезку – Джека Потрошителя. Он – хладнокровный убийца», – сказал я ей, но это ее не убедило. «За свои услуги Джек не брал ни копейки, – твердила она. – Даже на препараты для летальных инъекций. Он дарил людям легкую смерть». – «Самый большой грешник – это человек, решивший немного побыть Богом», – сказал я, делая вид, что разговор закончен...