Антон Леонтьев - Девять с половиной идей

Мама впервые за многие годы обняла ее и сказала:

– Нет, Инна, мы должны смотреть правде в глаза. Горючее у них кончилось уже три месяца назад. Они погибли…

Тут впервые Инна увидела, как ее мама, которую она всегда считала сильной, плачет. Это были слезы отчаяния, она оплакивала не только того, чьей женой была двадцать лет, она оплакивала всю свою жизнь.

Инна не успокаивала ее, понимая, что сказать нечего. Она еле сдержалась сама, чтобы не присоединиться к матери. Однако надо быть сильной. Всегда сильной. Всегда…

Прошло около полугода, когда Инна наконец-то заметила перемены к лучшему в поведении матери. Та, до этого постоянно пребывавшая в сумрачном настроении, замолкавшая на полуслове и все еще питавшая какие-то нелепые надежды, теперь окончательно смирилась с мыслью, что муж погиб. После этого, словно компенсируя месяцы бесполезных слез и апатии, она принялась требовать отовсюду хотя бы официального подтверждения, что подлодка, где находился ее муж и другие члены команды, затонула в океане.

Она даже возглавила Комитет жен погибших подводников, стала его председателем и принялась бомбардировать Москву и область письмами, жалобами, записывалась на прием к каждому мало-мальски значимому чиновнику. Это никак не могло понравиться властям. На митинге, посвященном Седьмому ноября, один из крупных чинов заметил, что Родина помнит своих героев, а когда присутствовавшая на этом помпезном мероприятии мама попыталась что-то возразить, ее просто вытолкали вон.

Наконец настал день, когда к ним пришел заместитель начальника военного городка, чтобы побеседовать и образумить ее.

– Проходи, Виктор, – сухо сказала ему мать.

Инна была в соседней комнате, предполагалось, что она занимается уроками. На самом деле ее успеваемость оставляла желать лучшего, но и учителя, и ученики старались не трогать ее из-за бешеного, вспыльчивого характера, который, прорвавшись однажды сквозь флегматичность, мог привести к трагедии. Брата Алексея не было дома, гибель отца он переживал тяжело, но это быстро прошло. Теперь у него появились друзья и подруги, и он по вечерам проводил время с ними.

– Ну что тебе сказать, Надежда, – произнес заместитель начальника после некоторой паузы. – Я сделал все, что мог.

– И что же именно, Виктор? – спросила та ровным голосом. Затем раздалось чирканье спичек. Инна поняла, что мама закурила. Теперь ей не хватало и двух пачек в день, но на все уговоры дочери бросить это занятие она отвечала отказом, говоря, что так ей легче. Инна знала, что такой ровный тон предвещает бурю.

– К сожалению, ничего не удалось добиться, – ответил Виктор. – Но ты не отчаивайся, пенсию вам будут платить, вот только вопрос с жильем не урегулирован…

– Так, так, – произнесла мама, – значит, вы собираетесь выселить нас? Нас, жен и детей тех, кто по вашей милости теперь в стальном гробу гниет где-то на глубине трех километров?

– Ну не надо так, – мирно попросил ее Виктор.

Мама захотела что-то возразить, но ее заставил остановиться на полуслове приступ кашля. Инна обеспокоенно припомнила, что это уже не первый раз, прямое следствие чрезмерного курения.

– Не надо! – услышала она ее голос. – Мне лучше, лучше! И это тоже из-за вас, из-за вашей тупости, из-за вашей бюрократии…

– Хорошо, – не выдержал заместитель начальника. – Я не для того пришел, чтобы выслушивать твои обвинения. Совсем не для того. Учти, Надежда, несмотря на то, что мы с покойным твоим мужем учились вместе и друзьями были, я против воли партии и товарищей не пойду.

– И что же партия вместе с товарищами предложила, что вы там выработали, на собрании? – спросила мама. Кашель по-прежнему не оставлял ее. – Единственное, что я могу предположить, – это выселить нас, иждивенцев, с территории городка.

– Все не так, как ты себе представляешь, – ответил Виктор. – К нам прибывают новые кадры, военные с женами, им требуется жилье, и, соответственно…

– Мы должны выметаться отсюда, все понятно, – сказала мама. – Интересно, эти молодые кадры подозревают, что вы ради идиотского престижа, ради какой-то мертвой идеи так же легко отправите их ко дну и от мертвых затем откреститесь, а жен с детьми выгоните к чертовой матери? Они знают, что вы такие сволочи, Витя?

– Перестань! – оборвал ее заместитель начальника. – Свои штучки алкоголички держи при себе! Если бы вели себя по-человечески, права не качали, на нас телеги не писали, то вас бы оставили, а так никому вы, сучки, здесь не нужны, ты это хорошо поняла?

– Я – хорошо, – ответила мама, снова чиркнув спичкой. – Что отворачиваешься, подводник? Бережешь легкие? Ты, кстати, когда в море последний раз выходил, небось лет десять назад, а так окопался в горах бумажек и стратегических планов? Знаешь, что я тебе скажу? Мне терять больше нечего, есть тут пара корреспондентов из западных журналов и газет, а один вроде бы на «Голос Америки» работает. Слышал о такой волне, Витя? Так вот, если вы нас отсюда выбросите, то весь мир узнает, какое брехло товарищи Брежнев и Устинов и все военное командование, как оно легко кидает своих людей и даже не выделяет их вдовам и детям угла в казарме.

– Ты это оставь, Надежда, я говорю по-хорошему, – произнес с угрозой заместитель начальника городка. – Сделаешь так, тебе придется очень туго, и не только с квартирой. И поедешь в свой Израиль, – с ударением на последнем слоге завершил он. – Подумай о старшем сыне, карьеру ему испортишь, да и младшенькие небось хотят учиться в каком-нибудь вузе, а вот если у них мамаша будет сидеть за клевету или, того хуже, шпионаж, то их возьмут разве что помойки чистить.

Послышалось, как чиркнула еще одна спичка. Это была третья сигарета за десять минут.

– Приму к сведению, Витя, – ответила мама. – Не забыл еще про хорошие времена, как мы вместе начинали, как ты был лучшим другом моего мужа? Видимо, забыл. Спасибо за дружеский совет, приму к сведению. Постой, вот что еще. Давно хотела тебе сказать, но все время пыталась переубедить себя, что это не так…

Тут ее голос взвился вверх, она закричала:

– Ты гнида, Витя, гнида, понимаешь? Ты не его предаешь, ты себя предаешь. Вот так же сдохнешь, и твоих попрут.

– Я так не сдохну, – ответил тот, хлопая дверью.

Инне пришлось снова успокаивать маму, та, прежде всегда уравновешенная, в последнее время сильно изменилась и издергалась. Взяв еще одну сигарету, она сказала:

– Ну что, Инна, убедилась, как они нас любят? Использовали и выбросили. Как последнюю шлюху. Запомни, верить этой власти нельзя, обманет, подомнет под себя и сожрет.

Успокоившись, она добавила:

– А может быть, и правда в Израиль, – с ударением на последнем слоге, – махнуть?

После этого разговора Инна почувствовала, что отношение в школе к ней тоже переменилось. В классе ее если и уважали, то только за то, что она могла постоять за себя, причем Инниной силе и ловкости мог позавидовать каждый сверстник. Но, задавшись целью избавиться от тех, кто недоволен режимом, власти стали претворять это в жизнь. Скоро из Комитета жен погибших подводников почти никого не осталось, бывшие подруги перестали ходить к ним в гости, зато семьям было позволено по-прежнему жить в городке. Инна видела, что мама не винила знакомых, у женщин были дети, и они делали то, что считали нужным. Но сама она решила не сдаваться. Те, кто бросил ее мужа, предал и просто забыл, вычеркнув из списков, по ее мнению, должны заплатить.