Валерия Вербинина - Ледяной сфинкс

Князь нахмурился.

– Я слышал, – буркнул он, – государь заперся в Аничковом дворце и почти не выходит оттуда.

– Что ж, разумная мера предосторожности, – одобрил Строганов. Замолчав, он снял с подноса почтительно приблизившегося лакея еще один стакан оранжада, обронив: – Спасибо, голубчик.

Граф придерживался правила всегда быть вежливым в обращении с прислугой. Впрочем, некоторые находили, что его вежливость отдает убийственным равнодушием, что, однако, ничуть не влияло на то, что везде, где он бывал, графа всегда бросались обслуживать одним из первых и стремились угадать любые его пожелания. Вот и сейчас лакей подошел прежде, чем сенатор сделал ему знак, и машинально хозяин дома отметил это.

– В какое время мы живем, в какое время… – сокрушенно молвил он и покачал головой.

Строганов с прищуром поглядел на него, и прищур его мог значить многое. Но через мгновение черты сенатора разгладились, он улыбнулся.

– В прекрасное время, – объявил он. – Лично я не променял бы его ни на какое другое. – Граф пригубил оранжад. – Полно вам, Дмитрий Иванович. Выкладывайте, в чем дело.

– А… – Князь замялся. – Видите ли, с вами я могу говорить откровенно. Полина Сергеевна… запросила большое приданое. И не то чтобы я был против, но…

Строганов вздохнул. На лице его появилось выражение скуки.

– Дайте ей все, что она просит, – сказал он. – Я заплачу.

– Андрей Петрович! Как вы могли подумать! – вырвалось у Гагарина. – Он и в самом деле хотел всего лишь, чтобы крестный Александра поговорил с его матерью и убедил ее умерить аппетиты.

– Нет, нет, дорогой князь, – отмахнулся сенатор. – Вы должны понимать, что все мое имущество так или иначе достанется крестнику, теперь, когда мой сын… – Граф дернул щекой и не закончил фразу. – К чему какие-то счеты между нами? Когда я умру, Александр и так получит все.

Гагарин остолбенел – однако ж не настолько, чтобы не произвести в уме кое-какие подсчеты. И по подсчетам выходило, что его зять будет непристойно, просто анафемски богат, и не исключено, что он, князь, сумеет при таком раскладе выкупить кое-какие заложенные земли и отреставрировать фамильную усадьбу, не говоря уже о делах менее значительных.

– То есть я могу… – пробормотал он, плохо соображая, что говорит.

Строганов кивнул.

– На днях я перепишу завещание, – уронил граф. – Впрочем, содержание его вам уже известно. Кое-что, конечно, я оставлю слугам, но это даже не капля в море – песчинка.

– Да-да, конечно, – пробормотал хозяин дома. – А ваши родственники? Ведь у вас есть близкие? Они, вероятно… – Князь замялся.

– Обойдусь как-нибудь без них, – ласково промолвил сенатор.

И, поглядев ему в лицо, Гагарин понял, что тот действительно обойдется. «Ай да Сашка! Вот так удача!» – мысленно восхитился князь. Затем извинился перед гостем, попросил чувствовать себя как дома, заверил графа в своей преданности и отправился искать жену, чтобы сообщить ей грандиозную новость.

– Саша – наследник сенатора! – выпалил он ей в ухо.

Брови княгини поползли к линии волос, а веер на мгновение замер в руке. Впрочем, она тотчас же опомнилась и милостиво кивнула Антону, который танцевал с Бетти.

– Ты уверен? – прошептала княгиня, прикрывая веером рот.

– Граф сам мне сказал! – объявил муж, глядя на нее сияющими глазами. – Понимаешь, после того, как умер Лев… А почему Лиза с Антуаном? – забеспокоился Гагарин.

Княгиня произнесла много бессвязных слов, в которых жаловалась на непостоянство молодого поколения, на неблагодарность дочери, на мигрень, на нынешние времена, а также сетовала на родительскую долю. Князь послушно кивал как китайский болванчик. Вздумай он усомниться хотя бы в одном слове супруги, его ждала бы неминуемая гроза с громом и молниями, которые все обрушились бы на его плешивую голову. Соглашаться с княгиней было куда безопаснее.

«Кажется, они сердятся, – подумала Бетти, скользнув взглядом по родителям. – А почему папа такие оживленные? Что-то случилось?»

Лиза почувствовала, как потная ладонь Антуана чуть сильнее сжала ее руку, и поморщилась. Бетти льстило его обожание, но в то же время она находила его любовь глуповатой и pas comme il faut [27]. Впрочем, как известно, если мужчине угодно изображать из себя коврик для вытирания ног, вряд ли женщина станет с ним церемониться. Невольно она покосилась на Александра. Вот уж кто никогда не станет так унижаться!

Потоцкий перехватил ее взгляд.

– И что вы в нем нашли? – умоляюще прошептал Антон. Этот вопрос, который молодой человек задавал в сотый, в тысячный, в миллионный раз, не давал ему покоя. – Не человек, а… какой-то истукан!

А истукан Александр, словно почувствовав, что говорят о нем, внезапно сбился с такта. В зал только что вошла – нет, величаво вплыла – его мать, однако вовсе не от ее появления он вдруг перестал слышать музыку и едва не наступил Мари на ногу.

Барон подумал, что, пока он здесь танцует, говорит и слушает чепуху, где-то на другом конце Петербурга девушке с карими глазами, может быть, угрожает опасность. Подумал, что та, наверное, опять куда-то поехала что-то узнавать, кого-то расспрашивать, играть в следователя, пытаться найти хоть какую-то зацепку. И еще Александр подумал, что, по совести, ему не должно быть до нее никакого дела, у него своя жизнь, у него невеста, обязательства… Но вдруг увидел перед собой вопрошающие глаза Мари – и очнулся.

– Ваша матушка здесь, – сообщила Потоцкая, и молодые люди вышли из круга танцующих.

…Александр с неудовольствием предвидел, что маман не преминет заключить его в объятия, – так и получилось. Ей шел пятый десяток, но она отчаянно молодилась, носила платья по последней моде и в одежде предпочитала светлые, девичьи цвета. Однако вовсе не из-за этого сын так ее не любил – потому что Александр действительно не любил ее, хотя и избегал сам себе признаться в этом. Между ними не было по-настоящему родственных уз, тех, которые создаются не только кровью, но и искренней привязанностью, бескорыстным участием, общностью интересов, наконец. Мать казалась ему чужой и чуждой. Он не ощущал себя ее сыном и иногда мог неделями не вспоминать о ее существовании. Что же до Полины Сергеевны, то у Александра создалось впечатление, что и она с охотой не вспоминала бы о нем годами, если бы не приличия.

А ведь в свете их отношения считали образцовыми – еще бы, мать, несколько увядшая, но все еще эффектная блондинка, и сын, такой похожий на нее и красивый как картинка. Молодой барон Корф видел, что им завидуют, что ими восхищаются, но это оставляло его равнодушным. (И еще, по правде говоря, заставляло не слишком лестно думать об окружающих, если уж их так легко провести.)