Марина Крамер - Марго, или Люблю-ненавижу

– Погоди ты с завтраком, дай поговорить!

Он неловко потоптался в дверях еще минуту и вышел, а я спросила:

– Зачем ты его так?

– Как? – неприязненно переспросила Мэри, но я не насторожилась, а решила все-таки выяснить, почему она так относится к Максиму.

– Мэри, нельзя отталкивать человека, который тебя любит. А он – любит, я вижу…

– Так, проницательная моя, ты не заговаривай мне зубы. С Нестеровым я сама как-нибудь… – Мэри закурила, задумчиво повертела в пальцах зажигалку. – Я любила его – тогда, давно… в прошлой жизни, кажется. А он убил меня недоверием. Теперь – поздно.

Эта фраза, как я поняла, была финальной в нашем разговоре о чувствах Максима к ней. Мэри не оглядывалась назад, предпочитала не топтаться на месте, а двигаться дальше, как можно скорее забывая людей из прошлого. Жалко мужика…

– Марго, ну что ты молчишь?

– Я все сказала.

Мэри выпустила облачко дыма, помолчала, а потом вдруг произнесла совершенно без эмоций:

– Так, значит, вот откуда деньги были…

– Что? Какие деньги, родная, о чем ты? – переспросила я, и тут Мэри захохотала – громко, навзрыд, до истерики.

Я не понимала, что происходит, из соседней комнаты пришел Максим, постучал, но я, подойдя к двери, попросила его пока не входить. Мэри все хохотала, напоминая умалишенную, но вдруг замолчала и сказала совершенно ровным голосом:

– Ты представляешь, он отдал мне деньги, которыми была оплачена моя смерть.

– Кто?

– Алекс. Ты помнишь, как в аэропорту он отдал мне карточку и конверт? Я проверила ее в Москве в банкомате – там оказалось сто пятьдесят тысяч евро. Я сперва разозлилась, а потом решила не трогать эти деньги и вернуть их при случае. Меня никто никогда не мог купить, понимаешь? А оказалось – он просто вернул мне деньги, которые заплатил Костя за мое убийство…

Я не верила своим ушам… Но в этом весь Алекс: убедил меня, что взял с Кости все, что причиталось, да еще и премию, а сам отдал это Мэри, считая, что эти деньги по праву принадлежат ей.

– Дорогая, ты заслужила. После всего, что тебе пришлось пережить рядом с мужем.

Мэри задумчиво посмотрела на меня и вдруг выдала:

– Слушай, Марго… А не заплатить ли мне Алексу за услугу?

– За какую услугу, Мэри?

– За работу, Марго. За ту работу, что он умеет делать. – На губах Мэри появилась незнакомая мне прежде улыбка – так улыбаются злодейки в голливудских фильмах, ей же это никогда не было свойственно.

Когда до меня дошел смысл ее слов, я похолодела:

– Да ты что?! Ты что же… хочешь?..

– Почему ему можно, а мне – нет? – спокойно спросила она, закуривая новую сигарету. – Почему он считал себя вправе заплатить кому-то за мою смерть – а я не могу этого сделать?

Я обняла ее, чувствуя ладонями, как напряглось все ее тело под фланелевой кофтой. Бедная девочка, совсем с ума сошла, если задумала «заказать» Костю, да еще кому – Алексу! Очень смешно…

– Мэри… я умоляю тебя – не надо! Как ты будешь жить?! – Я заплакала, уткнувшись лицом в ее плечо.

Мэри погладила меня по затылку, потрепала волосы и спокойно сказала:

– Марго, я пошутила. Костя не стоит того, чтобы я просыпалась остаток жизни в холодном поту. У меня появились другие планы. – Она улыбнулась и громко крикнула: – Макс, мы созрели завтракать.

Я все три дня не уставала удивляться тому, как может мужчина выполнять обязанности няньки, врача, кухарки, уборщицы, носильщика – и еще много чего. Максим окружил Мэри такой заботой, что мне порой становилось немного завидно. Я тоже старалась постоянно быть рядом с ней, тем более что на улицу выйти возможности совсем не было – мороз не ослабевал, и Максим, выходивший в магазин, всякий раз со смехом говорил, что это специально для меня природа решила показать, на что способна. Он мне нравился – спокойный, надежный, как огромная каменная глыба, за которой можно укрыться от неприятностей. Я интуитивно чувствовала, что с таким мужчиной Мэри могла быть спокойна и счастлива. Именно такой, как Максим, может справиться с ее отвратительным характером и суметь дать ей такую любовь, какой, безусловно, она заслуживала. Я всячески старалась открыть ей глаза, убедить дать Максиму еще шанс. Однако Мэри никак не желала обсуждать это со мной и всякий раз отмахивалась:

– Не сводничай, Марго.

О том, что мы живем с Алексом вместе, я ей почему-то не сказала. Хотя в душе понимала причину – своенравная Мэри, узнав правду, могла отказаться лететь ко мне, а оставлять ее тут мне не хотелось. Алекс, кстати, не звонил, и я сама никак не могла поймать его ни по одному телефону. Но это меня мало волновало – к подобным пропажам я уже привыкла и не пугалась.

Мы улетали с Мэри в Москву. Макс провожал нас и все время наблюдал исподтишка за тем, как я суечусь вокруг инвалидного кресла, в котором сидела Мэри. Мне казалось, что он изучает меня, пытается выведать что-то, понять. Мэри, которая чувствовала себя не очень хорошо, злилась и курила одну сигарету за другой. Обе ноги у нее были упакованы в гипс, сидеть ей оказалось трудновато, но другого выхода не было, хотя Максим и предлагал мне ехать поездом. Но трое суток… Нет, лучше немного помучиться сейчас, зато вечером мы уже будем дома, Мэри выспится, отдохнет, и все будет хорошо. Мне показалось, что ей холодно, и я укутала ее ноги клетчатым пледом, который зачем-то привезла из Москвы, – именно в этот плед так любила заворачиваться она по утрам. Мне казалось, что ей будет приятно, но она вдруг сделалась злой и колючей, прищурила голубые глаза и процедила:

– Никогда больше не делай такого! Я не останусь инвалидом, тебе ясно? – И сдернула плед, швырнув его мне.

Я все поняла… Максим как раз вчера показал мне ее потрепанный блокнот, в котором последняя запись показалась мне ужасной:

«А потом просто усмехаешься и советуешь – мол, смените ручку, господин сценарист. А то в старой чернила закончились, если вы вдруг не заметили. Текст пошел невидимый и бредовый. Зверек не в состоянии возвращаться туда, где его щелкнули по носу и прищемили лапу. Не лапу – душу прищемили. Никогда. Камбэки – это не мое. Я начну жить заново, с чистого листа, с ровного места, с новым человеком. Прошу заметить – с любимым человеком. И мне совершенно наплевать, что об этом думаете вы – и кто там еще. А потому – всех на фиг. Я устала оглядываться на мнение окружающих, устала делать так, «как принято». Я хочу прожить то, что мне осталось, так, как хочу этого сама. И я из шкурки вылезу, а проживу. Конечно, я не мечтала никогда, что буду сидеть в кресле, обернув ноги пледом, с ноутбуком на коленях, и писать что-то, а вокруг меня будет суетиться любимый человек. Нет, это пошло, вульгарно – и вообще дурновкусие. Но быть рядом с любимыми людьми я имею полное право, я думаю. И буду».