Кен Бруен - Драматург

— Я все сделаю завтра.

Когда мы вернулись домой, я любил Маргарет как будто в последний раз. Она сказала:

— Было замечательно.

Может быть, это перебор, но на самом деле стало значительно лучше. Маргарет нужно было рано вставать на работу, так что я выскользнул из постели еще до часу ночи. Она уже спала. Я коснулся ее лица кончиками пальцев, провел указательным пальцем по подбородку. Даже во сне в ней ощущалась сила.

Когда я вышел на улицу, мимо проехало такси, но я слишком хорошо себя чувствовал и решил пройтись. Меня переполняло ощущение благополучия, и я хотел им насладиться. Подходя к Ньюкасл, я краем глаза заметил припаркованный там черный фургон. Когда я поравнялся с машиной, дверь открылась, и, прежде чем я успел что-то разглядеть, я получил удар по голове.

Темнота.

Когда я пришел в себя, первым ощущением была сильная боль за глазами. Я сидел на жестком стуле, но не был привязан. Я находился в каком-то подвале, сидел в торце длинного деревянного стола. За мной стояли двое мужчин в черных капюшонах. Я посмотрел перед собой и увидел человека, сидящего за другим концом стола. За ним тоже стояли двое в капюшонах, как будто мы играли в шахматы для бедных. Вокруг стола выстроились люди в капюшонах с отверстиями для глаз, носа и рта. Одеты все были в темные повседневные одежды, но военного кроя.

Сидящий мужчина был грузным, я видел толстые запястья, пальцы как сосиски. Он свободно сложил руки, держался расслабленно. Сказал:

— А, Джек, позволь мне извиниться за способ твоей транспортировки. Удар по голове был нанесен профессионально. Немного поболит, но ничего серьезного.

Я обрел голос и проговорил:

— Рад слышать, твою мать.

Он улыбнулся, показав желтые зубы курильщика сквозь прорезь. За двумя стоящими мужчинами я заметил два металлических шеста, скрещенные на манер эмблемы. Толстяк проследил за моим взглядом и сообщил:

— Пики.

Я снова воззрился на него и спросил:

— Кто вы такие, военизированная организация?

Он засмеялся, повернулся, точно желая поделиться шуткой с друзьями, и сказал:

— Нет, но мы ведем войну.

Я вспомнил друга Джеффа, Пэта, которого подозревали в нападении на школьницу. Его арестовали, выпустили, а затем он был жестоко изуродован. Я догадался:

— Пикинеры… Господи, да вы та банда, которая едва не прикончила Пэта Янга.

Он кивнул, как будто кланяясь после удачного выступления, и это меня взбесило. Я закричал:

— Гребаные линчеватели.

И получил удар по голове. Толстяк сказал:

— Никаких ругательств, Джек. Если мы собираемся остановить ширящееся гниение, мы сами должны соблюдать стандарты во всех областях жизни.

Я потер голову:

— А стандарты устанавливаете вы, так?

Снова запятнанная никотином улыбка, затем мужчина встал, подошел к металлическим шестам и заявил:

— Остерегайся хорошей пики. В 1798 году во время восстания ими проще было пользоваться, чем мушкетом или штыком.

В голосе зазвучали гордость и восхищение. Он продолжил:

— Восставшие в основном пользовались пиками. Они особенно эффективны в ближнем бою, когда борьба идет один на один. Изначально пики были длиной шесть дюймов и заострены на конце. Рукоятка была тогда длиной примерно шесть футов, но мы позволили себе некоторые отклонения.

Я коротко рассмеялся и сказал:

— Вы не только это себе напозволяли.

В глазах толстяка вспыхнул гнев, из чего я понял, что ему не понравилось, что я его перебил. Он был из тех, кто привык, чтобы все слушали, когда он их поучает. Он кашлянул, и я расслышал свист в его груди. Он, несомненно, был заядлым курильщиком, а может, таковым и остался.

ПОРОЧНЫЙ КРУГ

Герард Ханберри.

Из поэмы «Трудные ночи»

Толстяк подошел к стене, взял одну из пик в руки, мягко провел пальцами по наконечнику и сказал:

— Позднее к острию пики стали добавлять крюки. Кроме всего прочего, их можно было использовать, чтобы перерезать поводья и сбрасывать всадников наземь.

Он продолжал воспевать смертоносную красоту оружия и его свирепую простоту. Я слышал, как парни за моей спиной переминаются с ноги на ногу. Они все это уже слышали. Я взглянул на их ботинки, поднял голову и сказал:

— Эти парни — полицейские.

Предводитель Пикинеров поднял пику над головой и крикнул:

— Мы все новые полицейские.

Он вонзил пику в центр деревянного стола, причем острие вошло в дерево примерно на три дюйма. Рукоятка дрожала — таким сильным был удар. Да, на меня это подействовало, я даже подскочил. Почувствовал, как меня охватывает ярость, и спросил:

— Этим вы уродовали того бедолагу? Сколько человек его держали?

Толстяк снова улыбнулся:

— Мы следили за тобой, Джек. В нашем городке ты тоже боролся со злом, которое остается безнаказанным. И ты был полицейским. Присоединяйся к нам.

Я потерял дар речи, хотелось рассмеяться, но потом сказал:

— Пошел ты куда подальше.

Он слегка покачал головой — нет, не от злости, скорее, от разочарования — и кивнул своим людям. Те схватили меня за руки, связали их за спиной, натянули мне на голову чехол без всяких прорезей для глаз или рта. Я спросил:

— Вы хотите то же сделать со мной?

Он подошел, положил руку мне на плечо. И я услышал:

— Джек, ты присоединишься к нам. Наши сегодняшние действия продемонстрируют нашу веру в тебя. У меня ощущение, что ты пренебрегал уроками истории, поэтому изложу коротко. Восстание началось, когда ненавистные иомены сожгли церковь в Булеиоге. Святой отец Мерфи, который ранее советовал своим прихожанам сдать оружие, теперь призывал лучше умереть на поле битвы, чем позволить устроить резню. Когда восставшие заняли Винигар Хилл, поднялась вся страна. Самым эффективным оружием восставших были пики. Толпу уэксфордских Пикинеров могла разогнать только тяжелая артиллерия.

Потом меня подняли на ноги, провели по лестнице и вывели на улицу. Я несколько раз споткнулся. Если тебя лишают возможности видеть, ты становишься на редкость уязвимым. Открылась дверь фургона, и один из полицейских сказал:

— Осторожнее, Джек

Голос дружелюбный, с усмешкой. Через десять минут мы остановились, мне развязали руки, дверь раскрылась, и меня вытолкнули из машины. Обретя равновесие, я сорвал чехол как раз в тот момент, когда фургон скрылся за поворотом. Я находился недалеко от гостиницы, и на улице, кроме одного студента, никого не было. Он выглядел таким же потерянным, каким я себя чувствовал, на джинсах — следы блевотины. Он изрек

— Ничего себе городишко, а?

И направился в сторону Эйр-сквер.

Я вернулся в гостиницу, поднялся в свою комнату, не встретив никого по пути, и рухнул на кровать. Голова болела, но я не думал, что это что-то серьезное. Теперь я мог сказать Джеффу, что я знаю, о чем он говорил. И кому еще? Ридж? Она скажет, что тут ничего нельзя доказать. Или мне пойти в полицию, к старшему инспектору?