Лариса Соболева - Белая кошка в светлой комнате

– Думаю, это чувство каждому знакомо, – ответил Щукин.

– Но вы не забывайте, какой год это был! Тридцать восьмой. Конечно, всего ужаса происходящего я тогда не понимала, но атмосферу всеобщего страха, думаю, ощущал каждый. Люди перерождались в гаденьких кляузников, в омерзительных карьеристов, которые в прямом смысле шагали по трупам. Даже мой отец, рисковавший когда-то в деревне своей и моей жизнью, затаился, как сверчок за печкой. Вот как изменилось время. Не пугайтесь, анализ истории делать не собираюсь, я пропустила ее через себя и объективной быть не могу. Дело-то в людях, как их время уродует. Так вот, жена Огарева ходила, опустив глаза, будто на ней лежит некая вина. От нее отвернулись практически все соседи, а это тяжело. Я думала, что произошло недоразумение, полковника обязательно отпустят, ведь он был всеми уважаемый человек.

– Сколько лет было Огареву?

– Кажется, чуть больше сорока. А жене его… лет тридцать, мальчикам десять и восемь. Она была очаровательной женщиной, с шармом. Правда, я тогда не знала таких слов, но мне хотелось походить только на нее. Меня все в ней привлекало: интеллигентность, вежливость со всеми без исключения, умение одеваться. Близко я не была с ней знакома, познакомились мы позже… Кстати, чуть не забыла. После ареста Огарева моя сестра чаще стала бывать у нас, а Фрол Самойлов пропадал у Елены Егоровны. Я не могла этого не заметить, тайком наблюдала за Васькой и по-прежнему убирала у Фрола. В конце октября Елену Егоровну с детьми выселили. Тогда ведь как: арестовали мужа, семью его – вон из квартиры. И счастье, если обходилось выселением.

…Чемоданы вынесли во двор, Елена Егоровна села на них, рядом стояли мальчики. Пошел октябрьский дождь. Став коленом на табурет и упираясь локтями в подоконник, Дарья глядела прямо перед собой – из этого окна лучше всего видно трех человек во дворе. Но сгущавшиеся сумерки поглощали женщину и двух мальчиков, да и ровные нити ливня размывали фигуру Елены Егоровны с сыновьями. Она сидела на чемодане с ровной спиной, сложив на коленях руки в ажурных перчатках, с полей ее шляпки стекала вода, а она не шевелилась, все смотрела на лужу у ног, в которой плавали пузыри.

Дарья подняла глаза на дом – ни одно окно не светилось, а пора бы уж.

– Включите электричество, – бросила она через плечо матери и сестре, которые лепили пирожки к ужину. Дарья же наотрез отказалась возиться с тестом.

– Неча жечь зазря, – зевнул отец. – Электричество денег стоит.

– Да вы что, папаня! – обернулась младшая дочь. – Сколько можно при лампе сидеть? Я все ж таки работаю.

– Цыц, дура! – тихо буркнул отец.

– Перестаньте, папаня, обзываться, – проворчала Дарья и вновь уставилась на Елену Егоровну, потом на дом.

Окон много, а ни одно не светится… Вдруг что-то внутри подсказало: там, за темными стеклами, тоже стоят люди, и они смотрят на Елену Егоровну, как смотрит Дарья. И до нее дошло, почему никто не включает свет: все делают вид, что их нет дома! Почему? Потому что во дворе сидит и мокнет под дождем Елена Егоровна с мальчиками. Потому что никто не хочет ей помочь, и люди этого стыдятся, а стыд прячут в темноте. Но почему, почему?!

– Сидит? – Дарья вздрогнула от голоса сестры, в ответ промолчала. – Ну, пусть сидит. Пожила в свое удовольствие – и будет.

– Ну ты, Васька, и злыдня! – упрекнула ее Дарья.

Она не могла объяснить причин, но ей страшно хотелось идти наперекор Василисе, а в тот вечер еще и щемило сердце от жалости к Огаревым. Если б сестра промолчала, Дарья не додумалась бы кинуться к вешалке. А тут она надела пальто, из которого давно выросла, накинула на голову платок…

– Ты куда? – испуганно воскликнула мать.

– Позову их. Мокнут ведь, холодно…

– Не смей! – бросился к ней отец, сорвал платок. – Иди на место!

– Не узнаю вас, папаша, – горячо сказала Дарья. – Не стыдно?

– Мала еще, – стягивая с нее и пальто, проворчал он без злобы. – Понимания не имеешь… У ей мужа заарестовали…

– Так что ж, им теперь на улице подохнуть? – выпалила Дарья. – Им же идти некуда!

– Глупая ты, – подала голос Василиса. – Раз Огарева арестовали, значит, не зазря. А нам вмешиваться нельзя, сразу и нас потянут…

– Куда потянут? Что вы глупости говорите! – возмущалась Дарья. Она вернулась к окну, подперла подбородок ладонью и вздохнула. Что ж им, бедным, делать? И тут вскочила на табурет, чтоб получше видеть. – Гляди, Васька, Фрол Пахомыч…

– Где? – Василиса постаралась придать голосу равнодушия, но у нее это не получилось, что было замечено Дарьей, и тоже подошла к окну.

Фрол Самойлов о чем-то спорил с Еленой Егоровной. Вернее, он ее убеждал, а она отказывалась, отрицательно качая головой. Самойлов был в офицерской гимнастерке навыпуск. Ремня он не надел, не надел и фуражку – наверное, выскочил из дома в чем был. Фрол взял за плечи Елену Егоровну, поднял, потом схватил чемоданы и стал уходить, за ним поплелись мальчики. Елена Егоровна постояла немного и нехотя пошла следом, оглядываясь на дом. Дарья с торжеством посмотрела на бледную сестру:

– Один все же нашелся. Смелый.

На следующий день Дарья пришла, как обычно, к Самойлову прибраться, а встретила ее… Елена Егоровна:

– Ты Даша? Проходи. Меня зовут…

– А я знаю, – улыбнулась Дарья. – Здрасьте. Я быстренько…

Елена Егоровна ушла на кухню, а Дарья убирала в комнатах, познакомилась с веселыми мальчиками. Видно, они не понимали, какая беда случилась с их отцом. Старшего звали Никита, младшего Дениска. Пока Дарья убирала, они рассказывали ей всякие истории – в основном красивые сказки, но называли их мифами. Потом Дарья перешла на кухню и в растерянности остановилась. У стены стояла сооруженная из чемоданов кровать, лежал свернутый тулуп вместо подушки и два одеяла, Елена Егоровна курила папиросу у окна.

– Это убрать? – спросила Дарья, указывая на чемоданы.

– Нет-нет, здесь теперь спит Фрол Пахомович, – ответила та.

Вблизи она показалась Дарье очень красивой, особенно глаза – синие-пресиние, а волосы светло-русые. При том кожа у нее – беленькая, сама она – нежненькая. Такую обидеть – грех. А Елену Егоровну обидели, уж больно печальной она была, слезы украдкой утирала со щек.

Дома Дарья не стала рассказывать про Огареву, Василиса сама пристала с расспросами:

– У Самойлова убиралась? Как там?

– А как прежде, – отговорилась Дарья.

– Куда ж он отвел Огареву? – Дарья молчала. – Не знаешь?

– Домой привел, куда ж еще?

А правда, на кой скрывать? Васька все равно узнает, так лучше уж из первых уст, а заодно Дарья посмотрит, как ей новость пришлась. А то, ишь, придумала: «Моя сестра вам, Фрол Пахомыч, подойдет, она все умеет!» Сестру подсунула, чтоб под него лечь! Гулящая Васька, это нехорошо, стыдно. Но, взглянув на Василису, поежилась: в расширенных зрачках сестры пылал бесовский огонь, ноздри раздувались, губы подергивались, грудь с шумом вздымалась, а смотрела она в одну точку. Ни дать ни взять – ведьма.