Марина Крамер - Госпожа страсти, или В аду развод не принят

Он вытащил бутылку текилы из-за кресла и молча протянул ей. Марина допила остатки прямо из горла, швырнула пустую тару в стену, разбив ее в мелкие брызги, встала и пошла в спальню. Текила вырубила моментально, едва только голова коснулась подушки, погрузив в пьяное забытье.

Марине показалось, что она провела в постели всего несколько минут, но часы показывали двенадцать дня, и нужно было вставать и делать что-то... И похороны... Она уже решила, что похоронит его под той самой плитой, что заказала ему в год его мнимой смерти, только дату придется корректировать. И уже все равно, что люди поймут: Егор Малышев не умер два года назад... Ей наплевать, кто и что будет думать, она будет жить так, как хочет, так, как считает нужным. И не будет он лежать под чужой фамилией – еще чего! Малыш заслужил право на собственное имя на памятнике.

...Коваль плохо помнила похороны, помнила гроб – огромный красный ящик, в котором на белой подушке почему-то покоился Малыш, Егор, Егорушка... Марина долго лежала лицом на его скрещенных руках, прижавшись к ним губами, словно хотела сохранить в памяти ощущение от прикосновения к его коже, его запах... Сзади стоял Хохол, хотел быть рядом, хотел поддержать, но Марине почему-то казалось, что он неискренен в своих соболезнованиях, что где-то глубоко внутри он рад тому, что Егора больше нет ...

Она не видела лиц людей, подходивших и говоривших что-то, не замечала никого вокруг – ни прилетевшего ночью отца, ни Кольки, ни виноватых глаз Ветки, глядящих на нее из-за черных очков впол-лица...

Охрана окружила гроб и хозяйку плотным кольцом, не подпуская никого ближе чем на пять метров, даже отец не смог подойти. Оторвавшись от мертвых рук Егора, Марина поднялась с табуретки и отвернулась, чтобы не видеть, как крышку опустят и лицо Малыша исчезнет навсегда. Стук забиваемых гвоздей раскалывал мозг, отдавался в сердце, заставляя его биться все медленнее и тише. Коваль почувствовала, что сейчас упадет прямо туда, в открытую и пустую пока могилу, и это не испугало ее. Хохол поймал ее за ремень черного пальто, дернув на себя. Коваль уткнулась ему в грудь, тяжело дыша и вздрагивая. Женька прижал ее, осторожно поглаживая по спине:

– Поплачь, Маринка, тебе будет легче... поплачь, не держи в себе... – но она не могла плакать, слез не было.

Марина не сумела сделать над собой усилие и бросить горсть земли на гроб, просто не сумела – и все... Слушая, как стучат комья по крышке, она почти потеряла сознание, и в уже затуманенном мозгу пронеслось: «Теперь точно – навсегда»...

...Свет, пробившийся сквозь штору, слепил глаза, Коваль зажмурилась, закрывая их рукой, и услышала голос отца:

– Женя, иди сюда, Мариша проснулась.

– Папа... откуда ты здесь? – пробормотала она сиплым, как у пьянчужки, голосом, удивляясь сама себе – неужели это она так разговаривает? И горло горело, точно она выпила залпом стакан кислоты.

Вошел Женька, нерешительно остановился в дверях.

– Не стой столбом, – просипела она, и он приблизился, сев на постель с другой стороны.

– Пойдем, я помогу тебе дойти до душа, – предложил он.

Спотыкаясь, Коваль побрела в душ, опираясь на руку Хохла, он придерживал ее осторожно, стараясь не прикасаться к обнаженному телу. Марина встала под душ, закрыв глаза и подставляя лицо под прохладные струи. Внутри было так пусто, что она сама себе напоминала воздушный шар – отпусти нитку, и он улетит, взмоет в небеса, туда, где уже несколько дней находится Егор... И пока ей к нему нельзя, нельзя – потому что она должна найти тех, кто сделал это: того, кто заказал, и того, кто выполнил заказ так коряво. И найдет.

– Ты смеешься? – не поверил своим ушам Хохол, заглядывая за занавеску и недоуменно глядя на Марину – та корчилась под струями воды от хохота... – Тебе что, плохо?

– Да. Мне плохо, – резко оборвав смех, сказала она сиплым голосом. – Мне очень плохо, никогда так не было. Женька, за что?.. Почему я заслужила жизнь, а он – нет? Разве не должно было быть наоборот?

– Ты никогда не узнаешь этого, прекрати, – взмолился Хохол, подавая ей полотенце. – Не вини себя, ты ничего не могла сделать...

– Могла! Я могла не искать чертов бриллиант!

– Хватит! – заорал Хохол, выталкивая ее из душевой кабины. – Если ты еще только раз произнесешь хоть слово о своей вине, я не побоюсь и врежу тебе, поняла?!

И Коваль осознала, что он не шутит...

– Все, Женька, – просипела она. – Надо жить дальше...

Жить... Легко сказать, а вот сделать... Как заставить себя каждый день вставать с постели, зная, что никто не ждет, никто не обрадуется твоему появлению, кроме отца и телохранителя, но это все не то, не то... Как уговорить себя что-то делать, когда нет в этом никакого смысла? Но Марина заставляла себя, выдергивала из постели по утрам практически за волосы, через силу ехала в офис, через боль общалась с назойливыми и пронырливыми журналистами, отвечая на вопросы о ее отношениях с погибшим владельцем «МБК»... Больше всего на свете ей хотелось послать их всех подальше...

Она не интересовалась делами команды, свалив все на Кольку – и организацию сборов, и покупку и аренду игроков, и вообще все. Племянник не перечил, хотя ему было очень неловко каждый раз просить у нее деньги. Но Коваль подмахивала все бумаги, не глядя, не проверяя... Давно уже ей не было так безразлично все, что ее окружает. Но надо жить... Надо, черт побери! И она будет. И никто, кроме Хохла, никогда не услышит того, о чем она просит по ночам Бога:

– Если ты действительно есть, сделай так, чтобы все, что окружает меня, исчезло... чтобы не было ничего – ни денег, ни машин, ни домов... никаких драгоценностей и мехов, ничего... Только пусть он вернется ко мне... Я не хочу больше ничего, я устала барахтаться в этом навозе, устала... Зачем мне все это, когда его нет рядом?..

Стихи Cветланы Иваненко.