Лариса Соболева - Бриллианты на пять минут

Софийка уткнулась в подушку и рассмеялась. Очевидно, представила реакцию отца с матерью. Смех девушки длился недолго, она вновь перевернулась на спину и вздохнула:

– Кто же узнал о колье, ба? Мне так жалко…

– Его видели два ювелира, а еще сын ювелира, охранник… Кто-то из них, наверное… Я тебе забыла рассказать, но однажды… в тот день мы с тобой как раз вернулись от ювелиров… так вот… кто-то следил за мной в окно вечером, а колье я держала в руках.

– Правда?! – наполнились ужасом глаза Софийки, она приподнялась на локте, заглядывая бабушке в лицо. – Значит, тот человек пробрался к нам во двор?

– Да. Я вышла, крикнула: «Кто там?» В ответ послышался шум в кустах сирени. Это и был вор. Я так думаю. Но нам его не найти.

– А если обратиться к частному сыщику? У нас есть деньги.

– София, где же он будет искать вора? Сама подумай. Город огромный, каждого не обыщешь. А нам нужны деньги, ведь неизвестно, как все обернется. Наши предки были сильными людьми, мы должны соответствовать им, а не быть лапшой, поняла? Спи.

1919 год, январь.

У нее случались мимолетные проблески в сознании, но большую часть времени все плавало перед глазами. Какая-то старуха подносила питье… затем снова наступала долгая темнота. И вот, наконец, болезнь отступила, явь перед глазами предстала полностью. Анастасия снова могла мыслить. Она огляделась. Где находилась – не понимала. Комната маленькая, темная, бревенчатые стены… значит, это изба. Какова же была ее радость, когда за грубо сколоченным столом она увидела Иннокентия Тихоновича, читающего газету у лампы.

– Профессор… – слабо позвала его Анастасия.

Он услышал, быстро подошел, склонился над ней и улыбнулся:

– Анастасия Львовна… Слава богу…

– Где мы?

– В землянке, милая. Тсс… ни слова больше, вам необходим отдых. Шесть суток в беспамятстве – шутка ли? Я уж боялся, что начался менингит…

– А я… больна? Чем?

– Корью. Счастье, что это не тиф, пришлось бы побрить ваши прекрасные волосы. Взрослые люди тяжело переносят корь, а ваше положение осложнилось пневмонией. Так-то, милая Анастасия Львовна, у вас завидный организм. А я тут газетку почитываю за апрель восемнадцатого года. Перечитал уж раз сто, больше нечем заняться. Ну, вас лечу… Как я рад, как рад…

– Где Серафим? – прервала она Иннокентия Тихоновича и попыталась подняться.

– Лежите, лежите, – уложил он ее назад. – Ваш муж… Неужели не помните?

Анастасия сосредоточилась на последних днях, которые помнила. Ехали, ехали… станция… ждали поезд… толпы людей… почувствовала себя плохо. Затем каморка… чай… бурка…

– Его убили! – всхлипнула Анастасия, припомнив, как это случилось.

– Успокойтесь, – вздохнул печально профессор. – Главное, вы живы…

– Зачем? – тихо заплакала она, отвернувшись к стене. – Что я буду делать без Серафима? Кто они, те люди? За что они убили его?

Он не отвечал, лишь по-отечески гладил ее по волосам и щеке, смахивая слезы.

Болезнь долго не уходила: ухудшения не наблюдалось, но и признаков улучшения не появлялось. Анастасия словно прекратила всякую борьбу за жизнь. Стрижак постоянно захаживал в землянку, садился на лавку и надзирал за обитателями. Анастасия при его появлении покрывалась холодными каплями пота и старательно изображала, что спит. Здесь же то пряла, то шила старуха-сиделка, помогавшая профессору, который ее терпеть не мог и называл «старая ведьма». На ночь она уходила по его настоятельному требованию, а утром появлялась.

В подчинении Стрижака находилось около ста человек. Банда была не самая маленькая, по просторам России и Украины делали налеты куда меньшие числом шайки. Чем крупнее банда, тем существеннее добыча. Крупные банды ввязывались в бои с белыми и красными, грабили поезда, налетали на города, воевали меж собой. Мелкие шайки занимались мелкими набегами. В основном их добычей становились деревни и села, а там и без них царило разорение. Одна продразверстка чего стоила! «Поделись с ближним» означало – отдай все, так что мало чем можно было поживиться. Случалось, банды начинали воевать, а потом братались, объединялись или расходились по своим углам. Главари или атаманы некоторых банд даже дружили, но их дружба зиждилась на взаимной выгоде, такая дружба не гарантировала взаимовыручки. Банда Стрижака действовала дерзко и нагло – внезапно нападала, внезапно уходила, и где прятались головорезы, никто не знал. Посему Стрижак прослыл умным и хитрым атаманом, его дружбы искали многие. Многие мечтали попасть в его банду, да не всякого брал Николка. Он отбирал людей по каким-то своим канонам, о которых никто понятия не имел.

Однажды Николка посидел в землянке недолго, выпроводил старуху, встал и сказал, повернувшись к Иннокентию Тихоновичу:

– Послушай, дед, не вылечишь Настю – расстреляю.

– А теперь вы меня послушайте, Стрижак, – вскипел профессор. – Я лечу Анастасию Львовну не потому, что боюсь ваших угроз, а потому, что это мой долг. Но людям вашего склада этого не понять. И запомните, смерти я не боюсь, видел ее немало.

– У меня покуда долгов нет, – набычился Стрижак. Человек он был вспыльчивый, в запале запросто мог уложить одним выстрелом, чем и держал дисциплину в банде. Но в тот момент, хоть и чувствовал силу на своей стороне, воли себе не дал.

– Да нет, батенька, у вас куча долгов, – не унимался профессор. – Перед теми, кого вы убили и ограбили. Перед Анастасией…

– Умоляю вас, Иннокентий Тихонович, прекратите эту бессмысленную перепалку, – взмолилась она. – Стрижак, прошу вас… не трогайте профессора. Он устал…

– Так ты не спишь, Настя? – усмехнулся тот и направился к выходу.

– И впредь прошу мне не тыкать! – вслед ему крикнул профессор, но Стрижак что-то проворчал под нос и ушел. Профессор сел на топчан, на котором лежала Анастасия, взял ее за руку: – Этот хам, кажется, влюблен в вас.

– Я хочу умереть, – устремив глаза в низкий потолок, пробормотала она.

– Сколько вам лет, девочка моя?

– Двадцать. В мае двадцать один исполнится.

– А где ваши родители?

– Не знаю. Они уехали к папиной сестре в Кенигсберг сразу после революции. А мы задержались, Серафим надеялся, что… Как глупо все!

Ночью она попыталась стащить лекарства с намерением отравиться, профессор поймал ее за руку. Усадив на топчан, он прижал к груди плачущую Анастасию, слегка качал ее, словно ребенка, и приговаривал:

– Я знаю, вам страшно и одиноко. Запомните, Настенька, жизнь – главное сокровище, берегите ее, берегите, чего бы это ни стоило. Милая моя девочка, все пройдет… Вы молоды, красивы… а красота – это наказание с испытанием, не только радость. Вы не должны умереть. Живите, Настенька, живите, моя хорошая…