Лариса Соболева - Бриллианты на пять минут

– Чистосердечное? – ехидно спросил Щукин.

– А че ты скалишься? – обиженно надулся Батон. – Думаешь, мокрушника сцапал? Ну, и пиши, чего хочешь. Я все подпишу. Пиши, пиши…

– И что, по-твоему, я должен написать? – спросил Щукин. Батон смерил его пренебрежительным взглядом и отвернулся к окну. Щукин ухмыльнулся. – Значит, я должен написать, что ты убил Пушко и Еву? А ты подпишешь? Точно?

– Подпишу, – с вызовом согласился Батон.

Щукин откинулся на спинку стула, любуясь Батоном, как не любовался бы королевой красоты. Честно сказать, его занимал этот проспиртованный экземпляр уж только тем, что еще не было задано по существу ни одного вопроса, а он соглашался подписать все, что угодно. В практике Щукина такого не бывало, да и вряд ли вообще кто-нибудь из преступников вел себя аналогично Батону. Конечно, накатать можно любую «грамоту», а Батон на суде от всего откажется… И потом, Грелку убил не он, но кто? Интересно, как Батон сам преподнесет смерть Пушко и Евы? Однако к разговорам по душам он не настроен, и это не поза.

Щукин перешел на добродушный тон:

– Слышь, Батон, тебе действительно все равно, что мы напишем?

– Ну…

– Тогда расскажи, как было дело. Утоли любопытство, будь другом.

– Тоже мне друг нашелся… – буркнул Батон тихо, а затем быстро сообразил, что перед тюрьмой неплохо бы поесть. – Пожрать дадите? Расскажу только за хавку. – Щукин достал портмоне, протянул сто рублей Вадику.

Батон уточнил меню:

– Колбасы пусть купит. И кока-колы! И батон.

– Купи, – кивнул Щукин помощнику, а затем повернулся к задержанному. – Ну, давай, рассказывай.

– А покурить? – не кончались условия Батона. Щукин кинул ему пачку сигарет и зажигалку. Батон затянулся несколько раз подряд, потом спросил: – А про че вякать-то?

– Начни с Пушко. Как его убили?

– Ха! Если б я знал! Ну, слушай, а там твое дело. Пришел я к Пушку, а у него сабантуй. И закус, и самогона аж две ампулы. Квасили они вдвоем с Грелкой без меня. Ну, я тоже приложился… А денег у Пушка не было, я точно знаю. А Грелка: хи-хи да ха-ха. Жмется к Пушку, и он тоже ее так вот… рукой оглаживает, но чтоб я не заметил. Мне это не понравилось, ливер давил я за Грелкой, а она… как последняя… Но я ничего, еще ж трезвый был, сдержанность имел. Потом смотрю – на ней бусы… стеклянные… большие…

– Которые Пушко загонял соседям?

– Ну, кому и че он загонял, я не знаю. Тока бусы были на Грелке, а раньше их не было. Да они на ней как на корове седло! Я ее спрашиваю: откуда? Она мне: Пушок продал за двести рублей. И Пушок клянется, что продал бусы, на эти бабки гуляем. Тут я… совершенно случайно… поворачиваю голову и вижу: на спинке кровати ее лифчик висит. Я ж не какой-то там… чтоб мне вот так! Ну, вмазал сто пятьдесят, а потом кулак мой сам возмутился и вписался Грелке в глаз. Бабу учить постоянно нужно, без учения у нее поведение снижается.

Оперативник Гена за спиной беззвучно ржал, Щукин бросил в него укоризненный взгляд, достал рисунок и протянул Батону:

– Скажи, такие бусы были на Грелке?

Батон лишь слегка на листок покосился, даже в руки не взял. Кивнул:

– Ага, похоже.

– Где они сейчас? – осторожно спросил Щукин, чтоб не сбить настрой Батона.

– Хрен их знает! – пожал тот плечами. – Грелка продать их надумала.

– Значит, ты заехал Грелке в глаз, – решил Щукин сначала выяснить обстоятельства смерти Пушко. – Ну, и что было дальше?

– Дальше мы опять квасили. Потом ушли с Грелкой. Она к себе, а я к себе. Потому что оба злые были. Она на меня, я на нее и Пушка. Моя обида больше была в два раза! Ну, я не виделся с Пушком день, я ж не совсем пропащий, работаю. И вечером мы не виделись. А ночью принеслась Грелка, как угорелая. Лепить стала горбатого, будто Пушка пришили ножом в спину в тот вечер, когда мы у него квасили. Я сначала не поверил, а потом… убедила. Мы с Грелкой сдрейфили, что на нас подумают. Она у меня осталась и дала эти тикалки, чтоб я продал их за пятьсот рублей.

– Где же она взяла часы?

– Сказала – в гальюне, который мыла. Мужик какой-то забыл на умывальнике. – Заметив недоверчивый глаз Щукина, Батон поклялся: – Да чтоб мне сдохнуть, если брешу! Грелка божилась, что тикалки в гальюне нашла!

Щукин сопоставил факты: часы Пушко загонял до пьянки, значит, первоначальный владелец он. Грелка, возможно, выдурила у него часики, а Батону наврала, чтоб не бил ее.

– Так ты не знаешь, за что Пушка убили? – уточнил он.

– Не-а, не знаю. И Грелка не знала, клянусь!

– Хорошо. Что потом?

– Ну, вот. А на следующий день у нас бабки кончились и жратва. Грелка побежала домой, чтоб взять бабки и купить пойла у Дубины. Было это вечером. Я жду-жду, а ее нет. Час прошел, полтора… Я погнал к Дубине, а Грелка к ней не приходила. Я к Грелке… и нашел ее на кухне… Она живая была и говорит мне: «Он здесь». Я не понял, чего она буровила. Спрашивал, кто ее измочалил, а она повторяла: «Коле… Коле…» Какой-то Коля, я так думаю. А, да! Еще так говорила: «Скажи ей, он Коле…» – и не договаривала. Но повторяла все время. Я не понял ни хрена! И тут слышу – дверь входная – бах! Короче, тот мужик – Коля, я так думаю, – был еще у Грелки, когда я пришел. Я выбежал из квартиры, гляжу – мужик вниз метет на всех парах. Я за ним. Он в машину сел, а я прыгнул на капот, за дворники ухватился. А он руль крутанул, я и свалился. А потом на меня прямо ехал… Задавить, сука, хотел! Веришь, я еле увернулся! А потом… к Грелке прибежал, на помощь звал, а она… дуба дала. Я и нарезал винта, чтоб меня не загребли. Хотите – верьте, хотите – нет.

– И где ж ты пропадал все это время?

– На вокзалах, – буркнул Батон. – К тетке хотел уехать.

– Почему не уехал?

– А бабок не было. Часы загонял – никто не брал.

– Что у тебя с руками?

Батон взглянул на перевязанные тряпками руки, взял сигарету и, прикурив, бросил:

– Придурок какой-то напал, ножом поранил.

– Ты с ним поссорился?

– В глаза его не видел! – возмущенно выкрикнул Батон. – Не, пошел дождь, я крышу искал. И нашел дом за пригородным вокзалом. Только вошел туда, а он – тут как тут, нарисовался. И сразу меня ножом пырнул! Я ему ничего не сделал, а он ножичком тыкает! Не убил, потому что темно там было, только поранил, а то б… Короче, я винта от него нарезал. К Дубине зашел, взял ампулу и домой вернулся.

Щукин завесил паузу, во время которой перебирал в памяти рассказ. Прибежал оперативник с едой, отдал Батону, тот принялся жадно пожирать колбасу с сайкой и запивать колой, пропихивая еду в желудок.

– А кому хотела продать ожерелье Ева? – спросил Щукин.

– Бусы? – едва выговорил Батон набитым до отказа ртом. – Этой… как ее… Верке… хозяйке ее. Она забрала бусы, чтоб проверить, стоят они триста или Грелка дурит ее.

– Какой хозяйке?