Татьяна Степанова - Три богини судьбы

Он вышел из дома, поймал какого-то узбека на разбитых «Жигулях» и тоже двинулся следом за матерью в Москву на Малую Бронную.

Он подъехал, когда мать только-только припарковалась возле особняка и позвонила в дверь.

Он ждал около часа. А потом увидел ИХ в дверях – мать и высокую женщину, похожую на спортсменку. И понял по их лицам – там, в доме, что-то случилось.

Женщина в черном со светлыми волосами… ТА САМАЯ, С КОТОРОЙ ОН ПОЗНАКОМИЛСЯ В ГУМЕ. Было ли это случайностью или знаком – знаком судьбы – ему? Он не мог этого решить, но взволновался до крайности. За ночь выкурил пропасть сигарет.

Там, у витрин гастронома, эта женщина сказала, что ее зовут Августа… нет, Августина, ему больше понравилось это второе имя.

Билет на балет лежал в его портмоне и, казалось, прожигал грудь насквозь.

МАМА ЛАРА, Я ПРАВИЛЬНО ПОСТУПИЛ? ИЛИ ТЫ СНОВА БУДЕШЬ МЕНЯ РУГАТЬ?

«Ну сынки у меня… Ну ничего сделать не умеют толком, все самой, все самой… Поеду счастья попытаю у этих колдовок, вон какую рекламу в газете про них печатают. Кто знает, а вдруг и правда им что-то такое открыто? Вещее, потустороннее? Я за одиннадцать лет найти не смогла, а они сумеют, ну хоть приблизительно место укажут, где ОН ховается столько времени от нас. Они ведь самой Саломеи дочки, помню я ее, сколько разговоров было про эту чертовку старую… Вроде как Андропова самого лечила, а до этого Брежнева, а потом и Черненко. И всех в гроб благополучно загнала, стерва… Но раз к таким ее приглашали тогда, значит, знали – силу имеет настоящую. А они ее дочери, им тоже сила передалась. Пусть хоть приблизительно место укажут – город, станцию… А уж потом остальное мы, сынки, у этой суки узнаем, вместе с потрохами ее наружу вырвем…»

ЧТО ТЫ ВСЕ БОРМОЧЕШЬ, МАМА ЛАРА? Я НЕ СЛУШАЮ ТЕБЯ, НЕ ХОЧУ СЛУШАТЬ. И ЭТИХ ВОПЛЕЙ… ЖЕНСКИХ ВОПЛЕЙ, СТОНОВ, ЧТО ДОНОСЯТСЯ СКВОЗЬ БЕТОННЫЕ СТЕНЫ ПОДВАЛА, ТОЖЕ НЕ ХОЧУ… НЕ ЖЕЛАЮ, НЕ МОГУ…

Серый «Шевроле» остановился перед двухэтажным кирпичным домом, окруженным высоким глухим забором. За воротами басовито залаяла собака – не злобно, радостно, почуяв своего.

Петр Дьяков вышел из машины, своим ключом открыл ворота и загнал «Шевроле» во двор. Тусклая лампочка над крыльцом, свет в окнах первого этажа едва пробивается сквозь плотно задернутые шторы.

К машине подскочил питбуль тигровой масти.

– Тихо, Рой! Ша, отстань, все, я дома.

– Ага, явился!

Это произнес брат Григорий, который вышел на крыльцо на шум. Как всегда, слегка пошатываясь.

– Из театров? Что, продинамила?

– Пошел ты, – Петр двинулся в дом мимо брата.

Перегар. Много пьет малой… А с тех пор как в их доме появилась ОНА, он пьет с утра до ночи, когда спускается туда вниз, к ней в подвал…

ПОЧЕМУ МАТЬ ЭТО ПОЗВОЛЯЕТ? ОН, ГРИШКА, ВСЕГДА БЫЛ ЕЕ ЛЮБИМЧИКОМ…

Брату Григорию было двадцать девять, мать родила его уже в тюрьме во время третьей своей «ходки» на «зону». Отцом Гришки был знаменитый ростовский вор в законе Жорж Кудрявый. Гришка уродился смазливым в отца – смуглый, как цыган, темноволосый, гибкий, как пантера. Про его отца мама Лара много чего рассказывала – он был рисковый, везучий, отчаянный и, хотя провел в лагерях полжизни, умер не на нарах, на воле от рака. В уголовном мире мама Лара пользовалась уважением и унаследовала много чего такого, чем Жорж Кудрявый владел в силу своего авторитета и фарта.

Он же, старший брат Петр, отца своего не знал. «Залетела по пьянке и вспомнить не могу – кто сподобился, – с подкупающей искренностью признавалась мать. – Семнадцать годков мне и было-то, каждый тогда меня в койку с собой волок».

– Мать не спит? – спросил Петр брата.

– Уснешь тут, как же…

– Явился? Ты где был?!

Хриплый, злой голос матери:

– Ну-ка иди сюда!

Петр – крупный, сорокалетний, бородатый – послушно поплелся в комнату, где за столом – нет, во главе стола – сидела мать. Мама Лара, как звали они ее с братом, да и многие из тех, кто знал когда-то авторитета Жоржа Кудрявого.

Сестры-Парки из особняка на Малой Бронной с трудом бы сейчас узнали в этой женщине ту самую Ларису Павловну, приезжавшую к ним в надежде отыскать своего сбежавшего любовника.

Обрюзгшая, с багровыми от выпитой за ужином водки щеками, без своего знаменитого парика цвета платины. Розовый халат кое-как подпоясан, жидкие седые патлы прихвачены на затылке заколкой.

– Ты где шлялся?

– Мать, я не обязан… что ты хочешь от меня?

– Ишь ты, не обязан он. Дело не сделано, а ты на сторону? Шары подкатываешь? Думаешь, не знаю, где ты был? Когдай-то ты театралом заделался? С чегой-то? – Лариса Павловна – мама Лара ярилась. – К которой хоть из них?

– Ее Августина зовут.

– Когда только познакомился, успел…

– Она обеспеченная, самодостаточная и вообще… Слушай, она мне понравилась.

Петр произнес это и – вот чудное дело – почти сразу ощутил в комнате, где витал лишь водочный дух и запах материнского пота, аромат ЕЕ духов. Эта женщина… Августина… Редкая женщина, не похожая ни на кого. Что-то влечет к ней неодолимо, тянет как магнитом… У нее такие пышные волосы и при этом волевые черты и руки такие сильные. Он сразу это почувствовал. Его всегда влекло к таким женщинам – сильным, уверенным в себе, спортивным, стройным.

– Понравилась… слюни распустил… Колдовка она, и сестра ее – колдовка. И обе обманщицы, ведьмы, – мама Лара скорчила гримасу. – А младшая ихняя вообще припадочная. Я сижу, жду как дура последняя, что они мне скажут, а она вдруг как завоет… а потом ремень себе на шею петлей и… В психушке таким место, а не среди приличных людей, которые к ним по их же говенной рекламе за советом и за помощью идут.

– Я говорил тебе, не нужно ездить, это все одно сплошное надувательство и обман, – сказал Петр.

– «Я говорил…», ты много чего говорил… Ты и тогда, одиннадцать лет назад, тоже много чего болтал. А делать не делал, все на дядю чужого надеялся, мол, он все за нас сделает, и бабки нам как бобик в зубах принесет. Самому надо было в деле от начала до конца участвовать, а ты… С Гришки спрос какой? Он тогда пацан был, но и то помогал как мог. А ты взрослый здоровый мужик. А обманули тебя, как фраера последнего, кинули как щенка.

– Он тебя, мама, обманул в первую очередь.

Мама Лара грузно поднялась из-за стола.

– Я его, подлеца, все эти годы ищу. Везде, места не осталось, где скрыться мог он, – она повысила голос. – Я и эту сучару тощую отыскала. Я ее нашла! Вы, что ли, с Гришкой? Вы, долбаки, неделю с ней бьетесь там, в подвале, даже язык ей не развязали толком. Нервы, видите ли, у него сдают, – она в сердцах швырнула в сторону Петра махровое полотенце, что лежало тут же возле стола.

В просторной комнате был вообще всегда большой беспорядок. Мать не утруждала себя уборкой. Убирался в основном он, Петр, – как мог, как умел. Проще было бы нанять какую-нибудь бабу из той же химчистки – подметать, стирать пыль, пылесосить, но в дом сейчас нельзя было пускать чужих.