Ольга Тарасевич - Последняя тайна Лермонтова

От Игоря один шаг... ясно до кого, да?

Впрочем, я опять бы могла понять расклад намного раньше.

Не знаю, зачем ты выгораживал «Стаса». Тряпку, которой горничная якобы протирала люстру, так и не нашли. Не могла же она испариться! Или, может, ты опасался, что убийца – Антон? И поэтому сочинил всю эту историю? Я помню, как ты забегал к Олесе, обеспокоенный. Наверное, все-таки волнуешься за ребенка, свой же, хоть и балбес с крашеными волосами.

А еще Айо... Она ведь говорила мне, вручая куколку: «Помочь можно тому, кто хочет, чтобы ему помогли». А как она плакала, когда мы все стояли у трупа Васи. У нее, действительно, интуиция, она понимала, предчувствовала.

А у меня нет интуиции. И в нормальную логику произошедшее не укладывается. Самосуд? Но кто дал тебе право судить, распоряжаться чужой жизнью, чужой судьбой? Нет, я все равно не понимаю, зачем ты сделал то, что сделал. Я почувствовала по твоим губам: что-то не в порядке. В твоих поцелуях было что-то такое, что не имеет отношения к симпатии и сексу. Только я тогда не поняла, что это вкус крови, осознание происходящего в эти мгновения убийства. Я часто ошибаюсь, Миша. Ты объяснишь мне, зачем все это? Уж пожалуйста. Я так много слов тебе сказала. Твоя очередь...

– Поздравляю, солнце, ты – умница. Я не ошибся, так и знал. А как я обалдел, когда увидел тебя первый раз. Одно лицо с Дашкой! Ты красивая. И еще умная, а это редко бывает с женщинами. Чтобы и ум, и красота – вообще не найти. Даша такой была, и ты такая. Вы как сестры. Если бы я встретил тебя раньше, все было бы по-другому. Если бы я только тебя нашел раньше! Ты бы жила рядом. Мы могли бы разговаривать. Спать, да, да, именно так. Не улыбайся, я бы подлизался, усыпил твой мозг, разбудил тело. Ты бы потом спасибо сказала и еще попросила, уверен. Думаю, смотреть на тебя мне не надоест с утра до вечера. Представляешь, даже приют для собак хочется построить. Если уж он делает тебя счастливой. У тебя... Знаешь, я вот понимаю, что никогда таких слов не говорил, и дурак, теперь поздно. Мальчикам говорить об этом вроде как неприлично, дрочилово и соплежуйство, но мне все равно уже. Так вот, ты правильная, у тебя лицо такое, как надо, и тело. С тобой каждому мужику хорошо по-любому всегда будет, ты так пахнешь, ты так смотришь. Засадить скорее – вот и все мысли. И я думал поиметь, но это не главное. Просто не контролируется. Как в анекдоте – мысли вниз побежали, и ловить поздно. А что делать – стоит, как дурной... Как с Дашкой, а мне все-таки не двадцать, и никакой виагры не надо... Блин, я запутался, вы похожи до жути, у вас голос одинаковый, улыбки. Благотворительность эта дурацкая тоже напополам – нравится вам с пеной у рта чужие проблемы решать. Только она не по собакам была, как ты, а все детей спасала. Наташ, я все-все про тебя знаю. Я знаю, как ты спишь, как ты кончаешь. И я искал тебя, ее, постоянно, долго. Чтобы журналы стопкой в туалете, и дрыхла поперек кровати, не подвинуть, брыкаетесь, и ваш восторг – от заката, от рассвета, но всегда со слезами...

... Санкт-Петербургский экономический форум, российский Давос. Ярмарка тщеславия, понты одни. Ш-ш-ш, все шипят, обсуждают, отмечают. Приехал – не приехал, сидел рядом с самым главным президентским телом или рядом с губернаторским, или вообще в заднице, как минфиновские клерки. Я б с радостью проплатил, лишь бы там не светится. Но никакого бабла не хватает серьезным пацанам, чтобы жить, как хочется. И мне тоже. Там, где нормальный расклад начинается, самостоятельности уже трындец. Надо, Федя, надо. И никакой возможности отбашляться. Ходор пробовал жить своим умом, по своим правилам, забить на принятый расклад – и где сейчас Ходор? Я лично не хочу рукавицы шить. Так что вот собираюсь, чтоб вас всех. Ботинки: Bally или Tods, хрен с ним, пусть Bally. Montblanc в корпусе из розового золота, не круто, всего пятнашку стоили, но мне плевать, лень искать более дорогие часы. Костюмчик, пускай будет этот, темно-синий, полосатенький мой (а мечтаю тупо о джинсах, каждый день, с утра до вечера, сколько лет я не одеваюсь, так как хочу?) сидит отлично. Так говна не держим – Ermenegildo Zegna, лучший покрой, они и на сале ничего так смотрятся, а я очень даже, ни жиринки, бицепс с квадрицепсом в норме, фореве.

Zegna, Zegna – пиздец тебе полный. Я только из тачки вышел. Водитель спрашивал, как там в обед, приезжать, или по программе мне до вечера тусить придется. Ответить нифига не успел.

Бах – яйцо хрякнулось, спереди, и потекло, на брюки.

Ну что ты ржешь? Дура, не мое яйцо, куриное. Не веришь? Со мной все в порядке. С моими яйцами все отлично. Нет, мне тетушка Алена ничего не откручивала. Могу продемонстрировать! Я бы удивился, если бы ты сказала, что не веришь и хочешь посмотреть. Ты ведь блефуешь. Я уже знаю. Как Дашка.

Антиглобалистка типа. Выискалась: высоченная, волосы рыжие, глаза синие. Еще у вас ресницы красивые, я даже определение им придумал – стрельчатые. Я любил на нее смотреть, когда она спит, и выдумывать всякую ерунду. Еще решил, что рот на клубнику похож – сочный, яркий, округлый, так и сожрал бы. Но это уже потом было. А тогда – яйцо бросила, ко мне подскочила. Игорь уже тоже возле нее, на меня смотрит, что делать.

А я не знаю, что делать.

Вокруг машин дофига с дипломатическими номерами, барбосы из службы безопасности президента в рации орут. Вижу чувака из администрации, большой мальчик, я ему откатывал. И вот среди этого всего дела – как говорится, средь шумного бала случайно – Дашка мне руку между ног положила и трогает. Нормально, да? Я догадываюсь, что ты не знаешь, потому что у тебя член не вырос. Придется просто верить, когда там трогают, это волнующе. Особенно, как выяснилось, при большом количестве пипла с отвалившимися челюстями. Наверное, я – эксгибиционист, вот так. Блин, сколько бабла на девочек потратил! В ресторан, по бутикам, на море – одни расходы. А мог бы просто – в кустах прятаться, штаны спускать и дрочить. Это шутка была. Можешь улыбаться. Не смешно? Жаль, впрочем, я так и знал. Дашка тоже шуточки ниже пояса терпеть не могла.

В общем, у всех конкретный ступор. Игорь, бедный, глаза вытаращил, не понимает, что происходит, не врубается, что делать. Коза очкастая, журналистка, она на меня раньше поглядывала многозначительно, но я столько не выпью, чтобы ей засадить – аж очки свои сняла и зырит.

А член, паскудник – стоит, причем так стоит, что это караул, как в семнадцать, когда на танцах девку прижал и кончил. И вот я понимаю, что я все понимаю уже последние секунды, еще чуть-чуть – и начну стонать, и что заголовок в газете завтра появится – пиздец всему. Ну, водилу оттолкнул, за руль, по газам. Дашка, стервь, маньячка, тоже рядом прощемилась, успела. И я боковым зрением вижу – уже с камерами к нам чешут; коза очкастая, наверное, успела телевизионщикам звякнуть; нетрахнутая девка – это такое мстительное создание, жуткое дело. В общем, решил, что сначала я уеду, и потом уже Дашку из тачки выброшу. А то сейчас ее как возьмут в оборот, как накомментирует – мне вовек не отмыться.