Ольга Тарасевич - Последняя тайна Лермонтова

Неа, про оружие и теракт не думал даже. Игорь потом говорил, у него тоже таких мыслей не возникло, решил, поклонница. Я нравлюсь девочкам. Только ты вот все от меня убегаешь...

Вы обе такие тоненькие, стройные. Даша гибкая, как тростинка. Только припарковался у обочины, ручник дернул – она мне на колени, даже сиденье отодвигать не пришлось, и... опять ее пальцы, потом губы, дура, штаны мне расстегивает. Я без резинки не трахаюсь, да ну нафиг, пять минут кайфа, минимум неделя антибиотиков. Ну и девочки сейчас тоже, с мозгами, соображают. Поэтому я даже не думал, что Дашка так быстро и непосредственно на меня усядется. Она была такая влажная там, и тесная, и сладкая. Попка маленькая, упругая. Какую-то секунду я думал стащить с себя девчонку. Но когда такие ягодицы в ладонях...

Машина, хоть и тяжелый «мерин», все равно дергается. Окна не тонированные, все видно – нам с соседнего ряда тачки сигналят, даже водилы покрикивают, чуть ли не советы дают. Это только еще больше заводит – когда тебя жадно трахают, и необычная беспомощность, и так смешно при этом.

Я два раза подряд кончил, у Дашки не вышло ничего. Потом ей надоело. Она на пассажирское сиденье перебралась, трусики стала искать.

Все молча – ни представлений, ни объяснений, в глаза даже не смотрит. Мордашка недовольная, как будто бы это я ее трахнул, не она меня.

– Может, на постели удобнее будет? Поехали. За мной, как я понял, причитается. Правда, мне сначала отдохнуть надо.

Она уже оделась, за ручку двери потянула. Не помню, как я еще в том угаре дверь додумался заблокировать.

Выпустить? А че, пусть катится. А я к доктору – анализы сдавать, если она так профессионально по хуям скачет, у меня уже целый букет, только бы СПИД не хватануть...

Но, блин, не смог. Как гондон, получается, использованный, поимели и выбросили. Самая умная нашлась – а нифига не выйдет, со мной такие шуточки не покатят. К тому же надо выяснить, что за девочка, если журналистка – придется мозги вправлять.

Повез к себе ее. Надо было, конечно, пинком под зад. Но я же не знал, какая она, рыжая, чумовая зараза...

Девочки в моем доме аж пищат. Баня, бассейн с морской водой, джакузи огромная, с разноцветной подсветкой.

Дашка все вежливо посмотрела, в ванне со мной валяться неотрез отказалась. Скромненько так на кухне устроилась, со стаканом воды, и давай мне речь задвигать. Про то, что нефиг в роскоши жить, когда куча детей в детдомах, когда бомжи, инвалиды и больные, все в натуре мучительно исстрадались. Говорит, собственный комфорт – бессмысленно и эгоистично, если дано тебе бабло зарабатывать – то это не для того, чтобы ты в джакузи с девками отмокал, а чтобы добро делал, мир улучшал, сеял разумное, доброе, вечное. У тебя, говорит, телефон за тридцать штук, а что, по тому, который стоит сотку гринов, связь хуже...

Я ей пачку баксов бац на столе перед носом и говорю:

– В магазин сходи, умная, у тебя не трусы, а позорище, купи стринги нормальные. Да и платье – колхоз, вещевой рынок.

У нее, я заметил, действительно, такие трусики были, на всю задницу, простые, жуткие. Я сразу вспомнил свою комсомольскую юность, тогда у наших зазноб такое вот ужасное бельишко было.

Она так деньгам обрадовалась. Не смутилась совершенно. Говорит, трусы – ерунда, я лучше детям лекарств куплю. В детском доме на лекарства деньги не выделяются, если кто болеет – надо в больницу ложиться, а дети и так слабые, а в больнице вообще чахнут. Поэтому надо купить таблеток, самых обычных – жаропонижающих, от желудочной боли, против аллергии. Воспитатели детдомовцев втихаря сами пытаются лечить, а в больницу – уже в самых тяжелых случаях.

Дашка моя малая была, всего двадцать два года. Филфак только окончила, писала в газету какой-то партии. Забыл, как называется, их председателя все время в тюрьму сажают, а партию не регистрируют. Этот председатель, он еще на Троцкого похож, им конкретно мозг перелопатил. Впрочем, я ее мышлению дико завидовал. У меня какие принципы? Всех порвать, обогнать, поиметь. Как у олимпийцев – быстрее, выше, сильнее. А она – просто свободна, счастлива, летит, растворяется, никуда не торопится, ни с кем не соревнуется. Живет и тащится от радости. Такого ни за какие бабки не купишь, это талант. Ей все материальное вообще было до голубой звезды. Есть деньги – она затарится самыми простыми продуктами, рисом, макаронами, а все остальное в детдом, фрукты туда прет, игрушки, памперсы. И, блин, как она радовалась! Эти глаза, эта улыбка – я завидовал, понимаешь? Голодранка, туфли облупленные, сумка кошмарная, матерчатая – а светится вся, счастливая. Меня аж трясло, не понимал, чему девочка радуется. Благотворительность эта ее – ну фигня же полная. Никакого эволюционного смысла в помощи таким учреждениям нет. Это как анальгин жрать при больном зубе; легче, но все равно выдирать надо. Ты в детском доме была когда-нибудь? А я был, меня Дашка затащила. Я думал, мрачно там, но оказалось – типа детского сада, чистенько, аккуратно, телки работают вполне вменяемые, и, похоже, ничего у воспитанников не тырят. Дети к гостям с воплями: «Мама! Папа!» не бросаются. Они просто не знают, что можно с родителями жить. Я на их личики смотрю – а они в большинстве своем как алкашики. Прикинь, маленькие такие алкашики – хихикают, дергаются, беспокойные. Трехлетний ребенок – с расфокусированными зенками взрослого пьяницы. Им диагноз ставят, пьяный синдром, кажется, так называется. Генетика! Ну а чего ждать, ты прикинь, это сколько поколений там «синих», чтобы позволили малолетней мамаше чадо в роддоме оставить. Допустим, дура родила, не предохранялась, аборт сделать не додумалась – но у нее же мать должна быть, и бабка. И ведь позволили отказаться, и ничего там в груди не дрогнуло, получается. Ну и вот что детям с такой наследственностью, какие перспективы? Хреновые. До шестнадцати их в детдомах держат, а потом они в большую жизнь выходят и спиваются. Не верю я в воспитание усыновлением, генетика не перевоспитывается, а среда в России черному буханию благоприятствует. Может, если бы сирот этих иностранным приемным родителям раздали, за границей к алкоголю другое отношение, и медицина покруче нашей будет – вот там из этих уродиков бы кто-то похожий на нормального человека бы и вырос. А здесь – мрачно. Сегодня ты ему машинку в детский дом несешь – а он через десять лет тебе кирпичом по башке, на бутылку не хватает. Я это Даше объяснял, но она в упор не понимала. Слышать ничего не хотела. Говорила – у детдомовцев теперь детство, самая счастливая пора жизни, и любая игрушка – это фейрверк счастья, и, может, он будет греть ребенка долго, позволит ему зацепиться, не упасть. А ведь хотя бы один, да не сорвется. Значит, уже не напрасно! В ней, наверное, работал аккумулятор вечной любви, бескорыстия, веры, счастья.