Дик Фрэнсис - Бойня

— И вообще, — сказал я самым любезным тоном, — я всегда буду стараться помешать тем, кто намеревается добиться своего угрозами и насилием.

Анри Нантерр ведет себя как уличный громила, и пока я здесь, я сделаю все возможное, чтобы у него ничего не вышло.

Литси открыл было рот, но передумал и промолчал. Однако задумчивое выражение на его лице сменилось неопределенным беспокойством.

— Ну... — сказала Беатрис. — Ну...

— Пожалуй, нам стоит расставить все точки над "и", не правда ли? заметил я, так же мягко, как прежде. — Вы ведь этого хотели, миссис Бэнт?

В тот момент мы как раз ели жареную камбалу. Беатрис внезапно решила, что в рыбе слишком много костей, требующих самого напряженного внимания.

Литси спокойно сообщил, что в среду он приглашен на открытие новой картинной галереи, и поинтересовался, не желает ли тетя Касилия составить ему компанию.

— В среду? — Принцесса посмотрела на меня. — Какие скачки будут в среду?

— Фолкстон, — сказал я.

Принцесса приняла приглашение Литси — в Фолкстон она обычно не ездила. Они с Литси обменялись несколькими незначащими фразами, чтобы загладить возникшую неловкость. Когда мы перешли в гостиную, Литси снова позаботился о том, чтобы я оказался рядом с телефоном, но телефон весь вечер молчал.

Угрозы и нападки Нантерра временно прекратились. Но надеяться, что он свернул шатры и отбыл, явно не стоило.

Когда Ролан, принцесса и Беатрис наконец ушли спать, Литси, поднявшийся, чтобы последовать их примеру, спросил:

— Вы что, решили сами сделаться приманкой?

— Ничего, мною он подавится, — улыбнулся я.

— Смотрите, не лазьте ни на какие галереи!

— Не буду, — пообещал я. — Доброй ночи.

Я обошел дом, но все вроде бы было спокойно. Когда подошло время, я отправился к гаражам, чтобы ехать за Даниэль.

В переулке было все так же темно и неуютно. Я осмотрел машину еще внимательнее, чем в прошлый раз, но не нашел ничего подозрительного и благополучно доехал до Чизика. Даниэль выглядела бледной и усталой.

— Совершенно сумасшедший вечер, — сказала она. Ее работа координатора состояла в том, чтобы решать, в каком объеме следует освещать те или иные события и отправлять соответствующие съемочные группы на место происшествия. Я несколько раз бывают у нее в студии и видел, как она работает, а потому знал, какая уйма энергии требуется, чтобы достичь успеха в этой работе. За смену она выкладывалась полностью, и эмоциональный подъем сменялся усталым молчанием.

Однако это уже не было то теплое, дружеское молчание, как когда-то.

Теперь молчание сделалось неловким, словно между чужими. В ноябре, декабре и январе мы встречались по выходным и были счастливы. А потом радость в ней начала угасать с каждой неделей.

Я ехал на Итон-сквер, размышляя о том, как я ее люблю и как мне хочется, чтобы она вновь стала такой, как прежде. И, остановив машину перед гаражом, я, повинуясь внезапному порыву, сказал, когда она уже открывала дверцу, чтобы выйти:

— Даниэль, пожалуйста... пожалуйста, объясни мне, что случилось...

Это вышло ужасно неуклюже. Чистый приступ отчаяния. Надо было послушаться принцессу. Едва сказав это, я тут же пожалел о своих словах: меньше всего мне хотелось, чтобы Даниэль сообщила, что любит Литси. Я подумал, что мой вопрос может даже подтолкнуть ее к этому, и в панике поспешно добавил:

— Не надо, не отвечай! Это не важно. Не отвечай.

Она повернула голову, посмотрела на меня, потом снова отвернулась.

— Вначале все было прекрасно, верно? — сказала она. — Это произошло так быстро... Как... как в сказке.

Я не мог этого слышать. Я открыл дверцу и начал выбираться наружу.

— Подожди! — сказала Даниэль. — Я уже начала — теперь мне надо договорить.

— Не надо! — сказал я.

Но ее уже было не остановить. Все, что она так долго носила в себе, выплеснулось наружу неудержимым потоком.

— С месяц тому назад, после этого ужасного падения в Кемптоне, когда я увидела тебя лежащим без сознания на носилках — тебя загружали в машину «Скорой помощи»... у меня начался понос от страха, я так боялась, что ты умрешь... И я внезапно осознала, как опасна твоя жизнь... и сколько в ней боли... и я вдруг представила, каково это будет — всю жизнь прожить здесь, в чужой стране... Одно дело — приятный романчик, а другое — жить вдали от дома и каждый день бояться... И я не знала, что тут так холодно и сыро... я выросла в Калифорнии... А потом приехал Литси... Он так много знает... и с ним так просто... с ним можно ходить в спокойные, безопасные места: на выставки, в картинные галереи и не дрожать от страха каждую секунду... Я слышала тревогу в твоем голосе, когда мы разговаривали по телефону, я видела ее в твоих глазах на этой неделе, но никак не могла тебе признаться... Она ненадолго умолкла. — Я рассказала тете Касилии. И спросила, что мне делать...

Я оттянул воротник куртки.

— И что она сказала?

— Сказала, что за меня никто решить не может. Я спросила, как она думает, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к тому, что мне всю жизнь придется жить в чужой стране — она ведь привыкла — и к мысли, что ты можешь погибнуть или покалечиться... Только не говори, что такого не бывает! Вон, на той неделе жокей погиб... Я спросила у нее, может, все это глупости...

— Даниэль сглотнула. — Она сказала, что тебя не переделаешь, ты такой, какой есть, и я должна отчетливо представлять себе, с кем имею дело. Сказала, что вопрос не в том, смогу ли я жить здесь с тобой, а в том, смогу ли я жить где бы то ни было без тебя.

Она снова помолчала.

— Я ей рассказала, как мне спокойно с Литси... Тетя сказала, что Литси — прекрасный человек... и что со временем я сама увижу... пойму... чего я хочу больше всего. Она говорит, для того, чтобы разобраться в себе, нужно время... Она сказала, ты терпеливый, и она права, да... Но я не могу тянуть так до бесконечности, это ведь нечестно! Я ездила на скачки вчера и сегодня, чтобы проверить, смогу ли я вернуться... Нет, не смогу. Я почти не смотрела скачки. Я стараюсь не думать о том, что ты делаешь... что ты там. Я обещала тете Касилии, что попробую... но я только болтаю с Литси и...

Она не договорила и умолкла, устало и печально.

— Я тебя очень люблю, — медленно произнес я. — Хочешь, я брошу скачки?

— Тетя Касилия сказала, что, если я попрошу тебя об этом, и ты согласишься, и мы поженимся, это будет ужасно. Лет через пять мы разведемся.

Она говорила об этом очень решительно. Сказала, что я не должна просить тебя об этом, что это будет нечестно, что я погублю тебя из-за того, что мне не хватает мужества.

Даниэль судорожно сглотнула, и глаза ее наполнились слезами.

Я посмотрел на темные гаражи и подумал о страхе и опасности. Для меня это были старые друзья, совсем ручные. Нельзя научить другого человека жить с этим — это должно идти изнутри. Конечно, со временем к этому привыкаешь, как и ко всему остальному, но зато эта привычка может испариться в одночасье. Отвага приходит и уходит: всякой выносливости есть предел.