Полина Дашкова - Небо над бездной

В первых двух случаях было именно так. Сначала мощный эмоциональный всплеск, потом судорога и боль. Но сейчас схема поменялась. Голова взорвалась болью прежде, чем Федор занервничал, испугался. Не могло быть никаких тревожных сигналов изнутри его организма.

– Получается, ты чувствуешь опасность раньше меня? Извне? – беззвучно пробормотал Федор и увидел, как шевелятся губы его прозрачного трехглазого двойника на темном стекле. – Ты не только чувствуешь, но мыслишь, оцениваешь ситуацию, навязываешь мне решение? Да, ты оказался прав. Степаненко провокатор. Это была проверка. Если бы я согласился, он бы выстрелил. Но я осознал это лишь благодаря приступу боли. Я должен благодарить тебя? Для тебя я тоже Дисипулус ин коннивус?

Он вспомнил, что в университете, перед кафедрой нервных болезней, когда он хотел спросить о докторе Крафте, голова тоже заболела. Приступа не случилось, но вспышка боли не дала ему сделать глупость.

Явился контролер, пришлось вернуться в купе. Билеты были у Федора, во внутреннем кармане пальто. Князь заранее забронировал места в мягком вагоне, утром позвонил в пансион, велел отправиться на вокзал и выкупить. Только тогда Федор узнал, что едут они в Мюнхен, доктор Крафт уже оповещен об их приезде и ждет их с нетерпением.

– Ты бледный, вид у тебя усталый, – заметил князь.

– Простыл.

– Что делал два дня?

– Лежал в номере, пил аспирин.

– Кто тебя навещал?

– Никто.

– Зачем врешь? Не надо, – князь укоризненно покачал головой, – не будешь мне доверять, я обижусь.

– Ну да, приходил нищий русский эмигрант, клянчил денег. Я не вру. Он действительно никто.

– Разве «никто» сумел бы найти тебя? Разве ты заболел бы так после встречи с «никто»?

Федору вовсе не хотелось обсуждать визит Степаненко. Скорее всего, князь понятия не имел, кто и зачем приходил и приходил ли вообще. Он пытался вытянуть информацию для каких-то своих целей.

Какие у него могут быть цели, на чьей он стороне и вообще, кто такой Георгий Иванович Гурджиев, не знал даже Бокий. Вероятно, знал Ленин, но не считал нужным что-либо объяснять.

Почему-то у Федора не поворачивался язык называть этого человека по имени-отчеству, по фамилии. Про себя и вслух он продолжал величать его князем, опуская псевдоним Нижерадзе.

«О псевдониме спрошу при случае», – подумал он и произнес вялым, сонным голосом:

– Заболел я после вашего замечательного ужина. Возвращался пешком, ветер был холодный, меня продуло. Кстати, вы правда считаете, что у человека изначально нет никакой души, что он машина?

Князь выпучил глаза, но усердствовать не стал, видно, понял уже, что на Федора его чары не действуют.

– Слабенький зародыш, зернышко души дается каждому при рождении, – произнес он вкрадчивым тоном проповедника, – но если жить неправильно, зернышко сгниет, ничего из него не вырастет. Человек – то, чем желает быть. Большинство людей желают быть рабами, бездушными машинами. Им кажется, так проще, удобней. Я никого не заставляю танцевать в моих балетах.

– Вы дурачите их, сводите с ума и получаете удовольствие от своей власти над ними, – спокойно заметил Федор.

Он ждал, что князь взорвется, разозлится. Но нет. Усы дернулись в лукавой улыбке.

– Власть – это большое удовольствие, самое большое из всех, доступных человеку. Я никого не держу насильно. Каждый волен отказаться и уйти в любую минуту. Никто не уходит. Им нравится делать, что я велю. Им нравится подчиняться. Больше всего на свете они боятся свободы. Для кого-то самое большое удовольствие – власть, для кого-то – подчинение.

– Что такое, по-вашему, свобода?

– Свобода и бессмертная душа суть одно и то же. Кто отказывается от свободы, теряет душу и становится машиной. Это всегда происходит добровольно. Даже в ад никого не тащат насильно. Всегда есть выбор. Но выбор – тяжкий груз, который способны принять на себя лишь избранные.

– Кем избранные?

– Э, дорогой, ты слишком много задаешь вопросов.

Он опять засмеялся. У него было отличное настроение. Он тепло, как родного, приветствовал официанта, который принес ужин из вагона-ресторана. Расплачиваться пришлось, разумеется, Федору.

На тарелках дымилось рыбное филе в белом соусе, вареная картошка.

– Я заказал на свой вкус, надеюсь, ты не откажешься.

Федор сначала думал, что кусок в горло не полезет, но рыба оказалась удивительно вкусной. Он съел все, что было в тарелке, с удовольствием выпил жидкий сладкий чай.

Они вышли курить в коридор.

– Ну, а денег нищему эмигранту ты дал? – внезапно спросил князь.

– Нет.

– Почему? Ты что, жадный?

– Да. Я жадный.

– Слушай, хватит врать. У тебя это плохо получается. Кто к тебе приходил? Зачем приходил?

«Я рано расслабился. Он не отвяжется», – понял Федор.

– Тот, кому вы устроили расстройство желудка.

– Вот наконец не врешь, – одобрительно кивнул князь. – Я знаю, кто приходил.

– Зачем тогда спрашиваете?

– Чтобы между нами не было недомолвок. Мы должны доверять друг другу. Гостя твоего зовут Петр Степаненко. Он сбежал из России в восемнадцатом году, его хотели расстрелять за воровство, но отпустили. Почему ты не сказал мне в кафе, что знаком с ним?

– Потому что он сильно изменился. Отощал, полысел. Я не узнал его в кафе.

– Что ему было нужно?

– Ну, вам же и так все известно, – Федор пожал плечами, – вы маг, провидец.

– Не паясничай, – строго сказал князь, – кто приходил, мне известно. Зачем, неизвестно. Он спрашивал обо мне?

– Он интересовался, чем болен Ленин, и предлагал мне выступить с публичным заявлением по этому поводу.

– Обо мне спрашивал?

– Он назвал вас абреком и спросил, кто вы такой.

– Что ты ответил?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Ну, я сказал, что это не его дело.

– И все? На этом разговор кончился?

– О вас мы больше не говорили. Речь шла о здоровье Ленина. Он требовал, чтобы я публично объявил Ленина недееспособным, сумасшедшим сифилитиком. Это была провокация.

– Как ты догадался?

– По глазам.

– Молодец. Ты не ошибся. У него глаза подлеца и провокатора. Ну, а теперь скажи мне, что, Ильич правда болен безнадежно?

– Он болен тяжело, но не безнадежно. Сифилиса у него нет. Маразма тоже.

– В России верят слухам о сифилисе?

– Не знаю. Я не интересуюсь слухами.

– Кто это придумал, как ты считаешь?

– Понятия не имею. Какая разница?

– И правда никакой. Мне жаль Старика. Он романтик, большое наивное дитя. Мы с ним сыграли много интересных шахматных партий.

– Кто выигрывал?

– Бывало по-разному. Ильич – хороший игрок, с плохими я не играю. Скучно.

Князь замолчал, потушил папиросу. Проводил взглядом пару, которая прошла по коридору к вагону-ресторану. Упитанный лысеющий блондин в модном пиджаке, столь узком в бедрах, что шлица сзади расходилась, непристойно выпячивался круглый зад. Спутница его, темноволосая стройная дама в кремовом шерстяном платье, на ходу нервно щелкала замком сумочки. Князь причмокнул и облизнулся, дама была хороша. Федор странным образом почувствовал, как князь мысленно приказывает ей обернуться. И она обернулась. Глаза князя подернулись маслянистой влагой. Дама заправила за ухо завитую короткую прядь и посмотрела на Федора.