Эля Хакимова - Комната страха

Задохнуться, впрочем, ей не грозило – судя по всему, она захлебнется. Тесное пространство стало стремительно заполняться водой. Ледяная каша уже проникла в горло, когда что-то схватило ее за руку и потащило, соскребая кожу об кирпичную кладку подземелья.

Звуки, свет, боль – ворвались в Еву. Они неистовым потоком сметали все на своем пути. В одну секунду вернувшись в этот мир, она со стоном окунулась в него, как в холодную воду реки. Чья-то теплая и живая рука продолжала тянуть ее.

Движение, казавшееся бесконечным, причиняло все большую и большую боль. Приноравливаясь постанывать в такт рывкам, дергающим ее, Ева приоткрыла один глаз. Сначала была тьма. Потом тьма заявила о себе как о двигающейся субстанции. Потом выделила из общего потока части – камешки, травинки, прелую листву.

«Кленовый лист, почти кирпичного цвета, точно прошлогодний, – подумала Ева. – В этом году они еще не до конца вызеленели. Кустик ландыша – странно, я думала, их уже истребили старушки, продающие цветы у станций метро или в уличных кафе. Теперь звуки. Стоны, вероятно, мои, только очень уж надрывные, уставшие. Как будто мне уже надоело стонать. С каких это пор я себе позволяю такое эксцентричное поведение? Надо же, а всегда такая стеснительная! Тяжелый, мягкий шорох тела, которое волокут по земле. Судя по всему, волокут меня. Болит все, но рука, за которую меня тянут, готова вот-вот оторваться». Ева присмотрелась к тому, кто тащил ее. Изображение скакало, зрение с трудом фокусировалось, но спустя какое-то время она сформулировала для себя, как выглядит ее… бурлак? переносчик? (но ведь он ее именно тащил, а никак не нес) или как там его?

Снизу он казался гигантом, с огромными ногами, сюрреалистично непропорциональной рукой и теряющейся где-то в космосе головой. Высочайшая двигающаяся гора. Ходячая Джомолунгма. Высота восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров над уровнем моря. Бесформенная колышущаяся серая масса окутывала гору, как туман.

«Но что ж так все болит? Не от столь же экзотичного способа передвижения! И, кстати, кроме моих стонов есть еще и покряхтывание. Видимо, это оно. Он. Да кто это, в самом деле?»

– А-а-а…

«Вот разнообразие – то стонала, то алфавит читает! Я-то надеялась сказать что-нибудь членораздельное. Попытка номер два…»

– Мммм… Что?

– Сейчас, сейчас. Тяжело мне, милая. Не каждый день перетаскиваю такие грузы. А ты ножкой-то, ножкой отталкивайся, глядишь, веселее пойдет. Вот-вот, правильно, умница! – похвалил отчего-то знакомый голос. Звучал он мягко, но в то же время строго.

Ева пыталась, как могла, шевелить разламывающимися от боли ногами и руками. Время, казалось, остановилось.

Иногда она отстранялась и смотрела на себя со стороны. Потом снова возвращалась, отмечая эти моменты вспышками боли, все отменяющей и все равняющей. «Вот сейчас это окончательно оставит меня, вот прямо сейчас…» Но движение продолжалось. Странно. «Где же конец, который, как известно, есть у всего?» – думала Ева.

Но вот, после особенно острых камней, напоминающих ступени, движение прекратилось. Боль, с новой силой набросилась на бедное тело Евы, как стая одичавших собак, терзая мясо, вгрызаясь в кости и облизывая холодным языком внутренности.

– Ну вот, милая. Полежи здесь. Скоро утро, тебя найдут. Больше ничего для тебя сделать не могу. Э-э-эх! Что ж тебя угораздило-то, ночью да в парк?! Ну, ничего-ничего, до свадьбы заживет. – Тяжеленная рука похлопывала растянувшуюся на чем-то твердом и могильно холодном Еву– Меня знаешь сколько раз калечили? И Селедка тоже думает, что все обойдется, правда ведь, Селедка? Ну, полежи, полежи тут. Отдохни. А может, свезет, так и вовсе помрешь. Хотя жить, оно знаешь как славно! А жить, что? Можно и в парке жить. Если с опаской. А ты вот в парк, да ночью. Нехорошо. Да, благодарствую за корзину. Вкусно было, страсть! Ну, лежи, лежи. Светает скоро. Пора мне.

Почувствовав, что осталась одна, Ева опять начала стонать. Впрочем, довольно быстро прекратила, утомившись. За неимением других занятий, стала размышлять: «Ну и что? Вот лежу я неизвестно где. Одна. Боль нечеловеческая. Боль такая острая, металлическая и чужеродная – не подобрать слов. Но сердце мое не остановилось, небеса не рухнули, тело мое не распалось на молекулы – я лежу и думаю: «Ну и что?» Все идет, пока идет. Судя по всему, я еще не умерла. Лежим дальше».

ГУогда Ева пришла в себя, гранитного холода ступеней уже не было. Жгучая боль трансформировалась в тупую, нагло заняв редуты в каких-то определенных участках поля боя: «…На вересковом поле, на поле боевом, лежал живой на мертвом и мертвый на живом» [3]. Апатия снедала и душу, и разбитое тело. Мысли лениво ворочались в голове, как личинки какого-то насекомого.

Было светло. Свет проникал даже сквозь закрытые веки, алые всполохи раздражали, но все же недостаточно для того, чтобы открыть глаза. Лежать было мягко и тепло. «И на том спасибо», – вздохнула Ева. Вздохнулось хорошо. Жить, и правда, славно. Но лень. И снова склейка. Как в кинофильмах – сцена – склейка – сцена – склейка – титры. До титров еще далеко. Снова сцена. Снова день – светло, через веки пробивается свет. Может, открыть глаза?

– Ева! Ева! – Тихий голос, как нить Ариадны, выводил из лабиринта полузабытья. – Открывайте глаза.

– Что вы как змею заклинаете! – Ева, чуть приоткрыв глаза, недовольно посмотрела на Макса. – Где я?

И, засмущавшись своей киношной фразы, она попыталась двинуть рукой. Пошевелился палец. С трудом.

– Вы в безопасности. Лежите тихо, – приказал Макс.

– Я спросила – где я? – кое-как найдя силы рассердиться, повторила Ева.

– В больнице. Врачи просили вас не волновать. Но это действительно тяжело – не знать, где находишься и что произошло. Вы ведь не все помните? – с надеждой спросил он.

Признать это было стыдно. Тем более перед ним. При чем здесь он? Вообще, какое ему дело и откуда он узнал? «Почему именно он?!» – все больше раздражаясь, Ева непривычно близко оказалась у границы истерики. Слезы покатились из-под ресниц. Стекая по щекам, они холодили виски и скапливались лужицами у переносицы. Где-то в черепной коробке, подо лбом и носом, образовался горячий шар и начал давить, вырываясь наружу. Дыхание участилось.

– Спокойно, – приказал голос Макс и, уже мягче, добавил: – Тише-тише. Все теперь наладится. Все будет хорошо.

Что все? Но раздражение прошло. С ним ушла истерика и слезы. А может, просто кончились силы. Смертельно уставшая Ева все же спросила:

– Кто еще знает?

– Никто. Кого вы хотите видеть? Мать, сестер? – После паузы: – Кого-то еще?

– Нет. Никого не надо. Слышите? Никого! – вскинулась Ева.