Эля Хакимова - Комната страха

– Какое значение… Ну была, да. Не уверен, что времен Сеньоры, но да, была…

– Где она? Где?! – страшным голосом возопила Ева.

– Откуда я знаю?! Все книги и рукописи, имевшие значение, отданы в городскую библиотеку или архив.

– Срочно! Надо ее найти. Это палимпсест.

– Но… все палимпсесты имеют отношение только к старинным рукописям.

– Нет, этот имитация. Оригинальный текст дневника спрятан между строк кулинарных рецептов самой Сеньоры. Овсяное печенье! Скажите, откуда у вас эти страницы дневника?

– Их всегда передавали при оглашении завещания. Без права передачи в общественные фонды, организации или продажи частным лицам.

– Вот! Вот именно. Это указание для обнаружения палимпсеста, то есть кулинарной книги, – провозгласила Ева.

– Да, была кулинарная книга, – задумчиво протянул Макс– Можно отследить. По крайней мере попытаться.

– Пытайтесь, – напутствовала Ева. – Это и есть то, что мы ищем.

– Гм… – Макс уже был не с нею.

Пауза затянулась.

– Ну, я тогда побежала в архив. – Ева деловито похлопала его по плечу и упорхнула.

Она неслась в городской архив, не замечая по дороге никого и ничего, едва не обеспечив сердечный приступ местному кюре, под велосипед которого чуть не угодила.

В архив она поспела почти к самому закрытию. Пока нетерпеливо покашливавший служитель не выпроводил странную барышню из здания, она лихорадочно перекидывала карточки с указателями рукописей. К ее крайнему огорчению, ожидания не оправдались. Удивленная, но не потерявшая ни грамма надежды, ни йоты уверенности в конечном успехе своих поисков, она вернулась в отель.

Этим вечером им с Максом так и не удалось поужинать вместе. Как, впрочем, и еще многими вечерами потом. Она не вылезала из архива, он вообще неизвестно где пропадал. Много интересного она почерпнула из официальной переписки местных властей с Парижским Конвентом. Переписки несколько запутанной, лихорадочной: ввиду того, что жертвами террора стали падать сами предводители революции, много и внятно писать уже опасались.

Короля свергли в сентябре тысяча семьсот девяносто второго года и гильотинировали пятнадцатого января тысяча семьсот девяносто третьего. Королеву – спустя девять месяцев, шестнадцатого октября. Сеньора привезла эти новости дяде в Перу на год позже. Однако эти события потрясли ее гораздо меньше, чем встреча с капитаном Альворадо. Это знаменательное свидание произошло в порту Кадиса. На корабле, отправлявшемся в Америку, последними пассажирами должны были стать или благородная дама с маленьким мальчиком, или дворянин с двумя сыновьями. Капитан корабля предоставил тем самим решать, кто кому уступит последнюю каюту. Каково же было его удивление, когда бледная, но решительно настроенная дама, обернувшись к представляемому ей дворянину, вдруг слабо вскрикнув, упала к ногам того:

– Дон Альворадо!

– Сеньора! – Слезы горючими ручьями текли по его изрезанному морщинами лицу – Простите меня!

– Что вы, дон Хосе! Как можно.

– Я не мог вернуться к вам без риска для молодых господ, – и вдруг, увидев мальчика, жавшегося к юбкам Сеньоры, побледнел: – Поль! Сын мой, ты жив?

– Папа! Сеньора спасла меня. Почему ты плачешь? Она забрала меня из тюрьмы. Я бросил тухлую рыбину прямо в тюремщика! Я очень метко попал, честное слово…

– Сеньора, как вам удалось?

– Капитан, вы… – Она кинулась обнимать своих сыновей. – Как вам удалось… Буланже сказал, что вы все погибли!

– Погибли наши лошади. Мы с молодыми господами смогли выплыть после прыжка в водопад. Тот самый, помните, радом с пещерой Глотка Дьявола. Дон Мануэль и дон Фелиппе вели себя как истинные дворяне, – с гордостью он посмотрел на братьев, стоявших по обе стороны от матери.

– Мануэль, Филиппе. – Сеньора простерла руки над их головами и поцеловала их. – Теперь я спокойна, мы вместе.

Долгий путь в Перу, потом визит в резиденцию вице-короля и наконец воссоединение с дядей в Лиме, куда он был переведен епископом. Два раза за последующие девять лет епископ совершал утомительные путешествия в Европу, правда, не далее Мадрида. Сама же Сеньора Старый Свет не увидит больше никогда.

Ева уже почти восстановила обстановку в городе в момент бегства Сеньоры. Сначала она и не подозревала, что Сеньора покинула поместье после тысяча семьсот девяносто третьего года – самой страшной эпохи террора. По всем свидетельствам очевидцев, это произошло намного раньше всех этих ужасных событий. По крайней мере перестали отмечать ее в личной переписке и в официальной газете около тысяча семьсот девяностого года. Где же она пребывала все это время?

Буланже и Арну члены инициированного Дантоном революционного трибунала, направленные в этот город, ни разу не упоминали ее. Хотя официальной резиденцией Буланже был ее особняк. Революционное правительство, официально учрежденное десятого октября тысяча семьсот девяносто третьего года, фактически же управлявшее страной с десятого августа тысяча семьсот девяносто второго, вело активную переписку с местными властями. К тому же много можно было почерпнуть из доносов и протоколов комитета по надзору, организованного после предательства Демурье и узаконившего вследствие этого практику доносительства.

В частности, национальный агент прокурор Жильот послал несколько докладных записок в Конвент о деятельности Буланже и Арну. Например, стали известны действия Арну, посланного Буланже наказать деревню Бидуэн за то, что ночью неизвестный срубил Дерево Свободы. И поскольку злоумышленник так и не нашелся («…в этой коммуне нет ни искры сознания гражданского долга!» – возмущался Арну), расплатилась вся община. Население – шестьдесят три жителя деревни – было гильотинировано или расстреляно, а деревня – сожжена дотла.

Сам Арну был найден мертвым, рядом с трупом мужа Сеньоры. В одной из гостевых комнат лежал Буланже, по свидетельству доктора Дюранда умерший вследствие апоплексического удара. По мемуарам адвоката Десанжа, обстоятельства всех трех смертей хотя и были довольно странными, однако все же не вызывали сомнений в естественности причин смерти. Эти трое были похоронены со всеми возможными почестями, как герои революции, в месте, определенном под торжественную посадку Майского Дерева.

Впрочем, события эти произошли в эпоху «деспотизма свободы», по словам Марата, убитого непосредственно после этих событий. Характер переписки местных властей с Конвентом резко изменился. Бывшие герои, вслед за их высокопоставленными вдохновителями, казненными в Париже, перестали играть столь героические роли и были благополучно забыты вместе со своими подвигами и преступлениями. Впрочем, как говорил Бернар де Сент, «…преступления не может быть там, где есть любовь к Республике».