Ольга Тарасевич - Тайна перстня Венеры

– Сколько людей! – ахнула Петра и взяла госпожу под руку. – Боюсь, как бы нам не потеряться в толпе!

– Почему же я – не ваш раб?! Я отдал бы жизнь за то, чтобы прикоснуться к такой красавице! Хотя бы таким же невиннейшим образом, как это сделала служанка ваша.

Теренция обернулась на вроде бы знакомый, совсем недавно слышанный голос. Так и есть, лицо пожилого мужчины тоже раскраснелось. Видимо, это кто-то из тех мужей, недавно тоже посещавших термы и беседовавших в раздевалке. Вот только кто именно сейчас расточает комплименты: любитель Горация или противник гладиаторских игр?

Она покачала головой:

– Нет, брать за руку меня не надо. А скажите, что, неужели непременно сегодня убьют кого-нибудь? Нельзя ли сражаться не до смерти?

Мужчина развел руками:

– Увы, прекрасная незнакомка! Сегодня смерть, как обычно, соберет большой урожай. Более того, перед самими играми в этот раз решено провести venatio [29]и damnation ad bestias. А вы не знали? Воришки и дезертиры, если их приговаривают к казни, тоже попадают на арену. В последние дни было вынесено слишком много приговоров, так что зрелище ожидается кровавое.

При этих словах Теренция почувствовала: тонкие пальцы рабыни, придерживающие ее локоток, нервно сжались. Петра не вымолвила ни слова, но ее большие карие глаза наполнились хрустальными слезами.

«Может, отказаться от этой идеи? – размышляла девушка, продолжая тем не менее следовать за румяным мужчиной, умудрявшимся, говоря любезности, еще и прокладывать дорогу в толпе. – Вечно меня заносит неизвестно куда! Я так счастлива! К чему вид чужих страданий, да еще, как выясняется, и мучительной смерти?»

Но потом вдруг все внезапно закончилось – мысли, слова, люди вокруг, серые облака на суровом зимнем небе.

Теренция во все глаза смотрела на красивого юношу, схватившегося за прутья клетки, – и не могла насмотреться. Она сразу же поняла – красота его божественна, ослепительна, невероятна. Такой больше нет и никогда не будет. Это один-единственный, уникальный, потрясающий юноша. Красивых мужчин много, но ни один из них не может произвести такого оглушительного впечатления – до занявшегося дыхания, до замелькавших перед глазами разноцветных кругов, до пьянящего головокружения…

Осторожно, стараясь двигаться как можно медленнее, Теренция разглядывала его светлые, цвета спелой ржи, чуть вьющиеся волосы. А какие у него глаза, о боги, глазищи, озера! Огромные, ярко-синие, с длинными темными ресницами, они, наверное, без труда читают душу, как книжный свиток. Полуоткрытые, плавно изогнутые губы чуть треснуты, темнеет запекшаяся ранка в центре рта, подышать бы на нее нежно, коснуться поцелуем – легонько, как перышком.

Бог почти обнажен, только замызганная повязка закреплена на плоском животе, но самая дорогая тога из белоснежной тонкой материи не могла бы украсить его больше. Юноша довольно худощав, тонок, но при этом он так сложен! Гладкая смуглая, почти безволосая кожа кажется вырезанной из мрамора старательным скульптором, выбравшим для своей прекрасной живой статуи идеальные пропорции. Широкие плечи, узкие бедра, тонкие запястья, длинные пальцы, беззащитные ключицы, как хочется потрогать темно-коричневые соски и маленькие крепкие ягодицы, угадывающиеся под тканью. И – о! – не только ягодицы, похоже, материя спереди скрывает тоже невероятную мощную красоту….

А теперь вот – беда.

Горе.

Невыносимая боль.

Пустота, одиночество.

Да что же это такое, в самом-то деле!

Всего-то пожилой мужчина в ярко-алой тоге зашел к юноше. Полностью загородил его своей массивной фигурой, искусно задрапированной.

Похоже, проходит вечность. Или, если разобраться, мгновение – лишь полшага делает идущая рядом Петра. Но как же невыносимо это застывшее клейкое время!

Наконец-то, вот снова он – оказывается, обряжался. Уже в белоснежнейшей тунике, подпоясанной золотой нитью, – еще красивее стал, хотя, казалось бы, прекраснее быть невозможно.

Бога выводят из клетки.

Но зачем… Да, точно, зачем скованы позвякивающей тяжелой цепью его ноги? Мальчик едва может идти. Да еще и этот кретин в алой тоге, урод! Как грубо он подталкивает чудесного юношу в сторону арены…

– Похоже, это первая жертва.

– Жертва? – Теренция изумленно посмотрела на идущего рядом мужчину, словно бы увидела любителя терм впервые. – Какая жертва?

– Я ведь говорил: сначала будут травить львами рабов, потом преступников, и лишь затем – сражения гладиаторов. Впрочем, зачем вам забивать этими деталями свою хорошенькую головку? Когда представление начнется – тогда все и увидите своими собственными глазами.

Какие рабы? Какие львы? Травля какая-то… Нет, он что-то путает, этот человек с до сих пор чуть румяным после парной лицом.

«Наверное, юноша – из числа устроителей игр, – уже разместившись на трибуне, убеждала себя девушка. Память напоминала ей то про клетку, то про спутанные ноги молодого человека, а она упрямо крутила головой, отмахиваясь от страшных мыслей, как от назойливых пчел. – Никакой он не раб, не гладиатор. Его облачили в белую праздничную тунику, значит, он просто занят в представлении. Может, выпускает из клетки свирепых животных. Или что-то объявляет…»

– Такой красивый, такой молодой. Ужасно, – прошептала Петра побелевшими губами.

Как сквозь туман смотрела Теренция на арену.

Юноша, прекрасный, безоружный, беспомощно стоял в центре, оглядывался по сторонам. Казалось, выпущенному откуда-то сбоку льву, с гладким туловищем и лохматой желтой гривой, он абсолютно безразличен. Скорее животное скалило огромные белые клыки на зрителей. Но лев казался не очень злым – хвост его с округлой кисточкой волочился по пыли, движения были мягкими, полурасслабленными.

Чем больше Теренция смотрела на беззащитного мальчика, тем отчетливее понимала все его невыносимо мучительные чувства. Страх – как кусок обжигающего льда, засунутый в грудь. Во рту бедняги запеклась пустыня, соленая, ссохшаяся. Дрожь бьет все тело, но сильнее всего трясет щиколотки, отчего ступни не чувствуют ни колких песчинок, ни камешков, рассыпанных на арене.

Лихорадочный стук сердца, жизнь или смерть – все будет у них теперь пополам, и этого можно бояться. Злой ли это рок или настоящее счастье, все одно, изменить ничего уже не получится, никогда. Вот именно теперь, разделенные людьми, на краю гибельной пропасти, они приближаются друг к другу, соединяются, сливаются в одно общее единое облако чистой любви и мучительной боли…

Внезапно у Теренции хлынули слезы, поэтому она не сразу поняла, отчего вдруг заметался, забегал по арене лев.

– Они дразнят его. Дураки, дураки, – стонала Петра, заламывая руки. – Откуда такая жестокость в людских сердцах!