Наталья Борохова - Звездный час адвоката

Мне и в голову не могло прийти, Диана, чем эта моя выходка обернется для тебя! Клянусь, я не собирался тебя подставлять и был искренне потрясен, когда уголовному делу против тебя все-таки дали ход. Первым моим порывом было искреннее желание помочь тебе, сделав чистосердечное признание. Но что-то удерживало меня от этого поступка. Поверь мне, это была не трусость. Нет!

Я ничуть не жалел о содеянном, и, случись эта история еще раз, я не стал бы переписывать финал. Ольга получила сполна. Это была порочная, злая женщина, и ее недобрая тень стояла между нами с первого же дня нашего знакомства. Она не знала, что такое любовь, нежность, порядочность. Она отталкивала нас друг от друга, искренне полагая, что вправе решать нашу судьбу, как ей заблагорассудится.

Я выбрался из паутины робкой сдержанности и покончил с твоей подругой навсегда. Но оставалась ты, моя любовь, погрязшая в трясине косвенных улик до подбородка. Я стоял на перепутье: взять вину на себя немедленно или же оттянуть момент расплаты? Дело казалось мне абсолютно неперспективным для обвинения, с полным набором догадок и предположений, но с отсутствием очевидцев и железных доказательств. Так стоило ли спешить? Все должно было разрешиться само собой. Даже без жертв с моей стороны.

Представляю, как ты сейчас сжимаешь кулаки, поминая меня недобрым словом. Еще бы! Я обрек тебя на многомесячный кошмар: пристрастные допросы следователя, травлю в прессе и публичный судебный процесс. Соглашусь с тобой, это было с моей стороны жестоко. Но разве менее жестоко поступала ты, бросая, а потом поднимая меня с пола, как некрасивую, но все-таки необходимую в хозяйстве тряпку? Ты втаптывала меня в грязь планомерно, так, что даже я сам стал ощущать себя ничтожеством. Конечно, я наказывал тебя, страдая вместе с тобой. Разумеется, я плакал от твоей боли, но не желал облегчить ее. Я надеялся, что вот теперь, в тяжелейший период своей жизни, ты заметишь мои старания и страдания и примешь мою любовь. Я готов был пойти ради тебя на преступление: лгать под присягой, изобретать улики, которых не было, оговаривать невиновных. Но я никогда не допустил бы твоего осуждения. Вот почему сейчас, когда участь твоя решается листком приговора, я пишу эти строки и отсылаю их тебе. Ты – смелая и безрассудная женщина, и, чтобы ты не натворила глупостей, благородно прикрывая меня, я отсылаю копию своего чистосердечного признания нашему адвокату. Надеюсь, Дубровская объяснит тебе, что этого будет достаточно, чтобы возбудить против меня дело. Я не собираюсь прятаться, поэтому сообщи, что меня можно найти в доме моих родителей, по прежнему адресу.

Не поминай лихом. Любящий тебя Максимов».

На листке календаря за тридцать первое мая имелась всего одна запись: «Приговор по делу Данилевской. 14.00». Было еще десять часов утра, если вдуматься, пропасть времени до того момента, как судья огласит окончательное решение. Но Дубровской не сиделось на месте. Несколько раз она брала в руки телефонную трубку, набирала номер и, вздохнув, тут же давала отбой. Она держала в руках конверт без штемпеля, который ей подложили на рабочий стол, и не знала, что с ним делать. То есть, в плане теории, ей все было понятно, но возникали проблемы совершенно не правового характера. Когда в десять минут одиннадцатого распахнулась дверь и на пороге юридической конторы появилась Данилевская, Елизавета облегченно вздохнула. Она рада была видеть свою клиентку, которая на этот раз пришла к ней без мужа. Женщины посмотрели друг на друга так, словно они не виделись вечность. Странное совпадение: у каждой в руке было письмо в белом конверте, без марок и почтовых отметок.

– Итак, вы все знаете, – вздохнув, произнесла Дубровская.

– Судя по всему, и вы тоже, – в свою очередь, отозвалась Диана.

Елизавета кивнула головой.

– Я знала об этом еще до того, как получила это послание, – проговорила она, стараясь, чтобы в ее тоне не так явно слышалась гордость. Черт возьми! Она была рада тому, что в деле ее клиентки, которое раньше ей рисовалось мрачнее грозовой тучи, появились оправдывающие доказательства. Жаль, что Диана не разделяла ее эмоций, а была, как и прежде, бледна и печальна.

– Значит, это вы вывели Максимова на чистую воду? – произнесла Данилевская совершенно бесцветным тоном.

– Ну, в какой-то степени я этому поспособствовала, – скромно призналась адвокат. Конечно, ей хотелось, чтобы спасенная ею клиентка забросала ее вопросами, удивляясь и одновременно восхищаясь ее проницательностью. Но Диана была тиха и молчалива и, что особенно возмутительно, совершенно нелюбопытна! Дубровская чувствовала себя как художник, чье творение взяли в музей, но поместили не в зале, а в пыльном запаснике. Ради чего она, спрашивается, старалась?

И, движимая чувством неудовлетворенности, Елизавета решила эту проблему самостоятельно.

– Вам, конечно, любопытно узнать, как я догадалась, – произнесла она, не замечая ни малейшего интереса на лице своей подзащитной. – Скажу вам, это было непросто. Максимов не был рядовым преступником, желающим избежать наказания любой ценой. Он так рьяно защищал вас, что это могло бы сбить с толку любого, хотя с самого начала в деле были настораживающие моменты. Взять хотя бы его искреннюю неприязнь к Крапивиной, которую он даже не пытался прикрыть…

Диана безмолвствовала, изучая пустую стену за спиной адвоката. Быть может, она страдала какой-то странной болезнью, мешающей ей искренне выражать свои эмоции? Дубровская не знала ответа на этот вопрос, но полагала, что ее красноречие не должно пропасть даром.

– …Но так уж устроен человек, что явное он отвергает, пытаясь найти иные, скрытые, причины. Так и я. Плутая в дебрях ваших непростых отношений с Крапивиной, я как-то упускала из виду вашего супруга. Конечно, он был всегда рядом, но казался мне какой-то безликой серой массой, скромным инженером с талантом домохозяина, нейтральным фоном, на котором и разворачивались основные события. Мне и в голову не могло прийти, что за его внешней невозмутимостью прячется целая лавина чувств…

Дубровская замолчала, но лишь на мгновение, подозревая, что ее клиентка может упрекнуть ее в нескромности.

– …Не буду хвалиться своей проницательностью, возможно, я так бы и осталась в неведении, как, впрочем, и все остальные, если бы не встреча с единственной свидетельницей – Марией. Конечно, я была далека от мысли, слушая ее сказку о некоем лесном черте, заподозрить Максимова. Было ясно, что появление постороннего человека на тропе вблизи места происшествия – это не случайность и не выдумка больной женщины. Вы помните, как она была напугана, закатывала глаза, показывая белки, как собака, которой грозят плеткой? Помнится, вы обратили внимание на то, что в зале суда она внезапно замкнулась, словно почувствовала какую-то опасность для себя. Поначалу я не придала этому значения, но потом, проанализировав ситуацию еще раз, я поняла, что странности в ее поведении возникли одновременно с появлением в зале некоего человека. Им был Максимов ! Вы помните, он опоздал в тот день, сославшись на конфликт с начальником? Мария узнала его сразу же и затряслась, как в лихорадке, хаотично путаясь в показаниях.