Валерия Вербинина - Званый ужин в английском стиле

— Почему-то мне кажется, что без вас он бы не справился, — заметил Александр, глядя на Марсильяка, который с отнюдь не французской, а с немецкой какой-то обстоятельностью записывал ответы Владимира Сергеевича и выпытывал у него мельчайшие детали.

— Я тут ни при чем, — отозвалась Амалия. — Это все он, — кивнула она на Билли.

— Только не говорите мне, что без своего друга вы бы не догадались, что именно барышня всему виной.

— Александр, — улыбнулась Амалия, — вы просто прелесть. Но, к сожалению, я всего лишь человек. А как известно, errare humanum est. [33] Человеку свойственно ошибаться ( лат. ). Лично я была скорее склонна подозревать господина композитора.

— Почему?

— До меня доходили слухи, что графиня будто бы так им увлеклась, что завещала молодому музыканту все свое состояние, — пояснила баронесса. — А деньги — самый весомый мотив для убийства.

— Позвольте-ка, — заинтересовался Александр Корф. — Так ведь маэстро Беренделли предсказал ему, что он получит наследство? Получается, так оно и выйдет, если, конечно, родственники графини не смогут оспорить завещание.

Амалия иронически покосилась на него.

— Я вижу, вы жалеете, что не воспользовались шансом узнать у хироманта свою судьбу, — заметила она.

— Вот уж нет, благодарю покорно, — отрезал Александр. — Один раз мне предсказали, что со мной случится, и с тех пор я предпочитаю оставаться в неведении.

— И что, предсказание было очень неприятным? — удивилась Амалия. Сама она не помнила, чтобы ее муж когда-либо обращался к ясновидцам, ворожеям и прочим знатокам будущего. И вообще, если говорить о тех, кого она знала, барон один из наименее суеверных и внушаемых людей.

Александр несколько замялся с ответом. «Интересно, уж не предсказали ли ему, что я его прикончу?» — мелькнуло в голове у Билли. По натуре спутник Амалии был довольно-таки злопамятен и еще не успел забыть, как барон силой отобрал у него ключи, обошедшись с ним весьма невежливо.

— Нет, — заговорил наконец Александр, — я не могу сказать, что оно было неприятным. И тем не менее я предпочитаю ничего не знать о своем будущем.

Марсильяк к тому времени закончил с Владимиром Сергеевичем и принялся за Митеньку Верховского. Для начала юноша уведомил его, что сотрудничать с полицией считает ниже своего достоинства, но потом после долгих уговоров и увещеваний матери, отца и следователя все же смягчился и согласился ответить на интересующие Марсильяка вопросы.

— Должен заметить, — внезапно промолвил Александр, — что это умно. Очень умно. Не сомневаюсь, идея была ваша, Амалия Константиновна.

— О чем вы? — невинно осведомилась баронесса.

— Обо всей деятельности, которую разводит тут сей господин с французской фамилией, — пояснил барон, безмятежно глядя на нее. — На одни препирательства с младшим Верховским уйдет не меньше получаса. А тем временем господин Соболев успеет обернуться. И я готов спорить на что угодно, именно он доставит сюда нужные вам сведения для продолжения расследования убийства маэстро Беренделли.

Амалия вздохнула и покачала головой. Ей было и приятно, и неприятно, что Александр раскусил ее замысел. Неприятно, потому что она не любила, когда ее намерения становились очевидными для других; приятно — потому что план разгадал человек, который играл когда-то такую большую и важную роль в ее жизни, и ей нравилось, что он по-прежнему и умен, и дальновиден. Потому что баронесса Корф, в девичестве Амалия Тамарина, была особой чрезвычайно разборчивой и не видела решительно ничего хорошего в недалеких мужчинах, равно как и в женщинах, которые связывают с ними жизнь.

— Эмили! — окликнул вдруг ее Билли. — А разве вы еще не знаете, кто… — Американец не закончил вопрос и сделал неопределенный жест рукой.

— Скажем так: я догадываюсь, — отозвалась Амалия. — Но мне нужны доказательства. И, кроме того, есть один момент, который я до сих пор понять не могу.

— Какой же? — осведомился барон.

— То, каким образом мышьяк попал в чашку Беренделли, которую ему подала ваша невеста, — объяснила Амалия. — С одной стороны, я не сомневаюсь, что она не имеет к отравлению маэстро ни малейшего касательства. С другой… — молодая женщина умолкла и посмотрела за окно, сумрак за которым уже редел.

— Если его положила не она, — глубокомысленно заметил Билли, видя, что баронесса не склонна продолжать начатую фразу, — то, значит, его положил кто-то другой.

— Да, но я должна знать, как именно это было сделано, — возразила Амалия. — Иначе все мои доводы ничего не стоят.

Глаза Александра сверкнули.

— Только между нами, — шепнул он, наклонившись к бывшей жене. — Признайтесь, вам очень хотелось бы ее обвинить?

Билли подумал, не будет ли нарушением приличий, если он немедленно сцепится с неприятным офицером, и пришел к выводу, что приличия в данном случае волнуют его меньше всего на свете. Амалия заметила, в каком состоянии находится ее друг, и предостерегающе сжала его локоть.

— Хотите сказать, что я могу быть предвзята? — спросила она, пристально глядя на барона Корфа, и ее глаза сверкнули золотом.

Александр принадлежал к числу тех мужчин, которые не откажутся немного позлить хорошенькую женщину, зная, что в гневе та становится еще краше. Но тут он увидел в золотых глазах смешинки и — чего с ним не случалось уже давно — растерялся.

— В таком случае, сударь, — внезапно объявила Амалия, — идите и спасайте ее от моей предвзятости. Чего же вы ждете?

И, по-прежнему придерживая непредсказуемого Билли за локоть, она двинулась с ним к Евдокии Сергеевне, с которой завязала безнадежно скучный разговор о погоде, о столичных делах, о Москве, которую, как оказалось, баронесса Корф знала очень хорошо, об общих знакомых и различных незнакомцах. А Марсильяк в углу все писал и писал, и груда листков возле него росла на глазах.

«Что за женщина, боже мой, что за женщина!» — подумал, оставшись в одиночестве, Александр Корф.

Прежде его раздражало, что Амалия так не похожа на других. Но, с другой стороны, если бы она была иной, вряд ли он полюбил бы ее. Барон видел ее головокружительную храбрость, видел и ее слабость, ни одна из черт ее характера не была для него тайной, и все же он никак не мог к ней по-настоящему приблизиться, и между ними постоянно оставалась стена недопонимания. Правда, в иные мгновения то была даже не стена, а лишь тонкая, едва различимая грань, но он всегда чувствовал невидимую преграду, которая разделяла их. Александр пытался объяснить ее различием их воспитания, происхождением Амалии, беспокойной кровью ее предков — поляков, немцев, русских, французов, среди которых затесались и крестоносцы, и родичи средневековых королей, и ученые, и красавицы, которые вели весьма предосудительный образ жизни. Все это так тесно перемешалось и переплелось, что невозможно было отделить одно от другого, и разве что Аделаида Станиславовна, мать Амалии, говорила, что у дочери манера вскидывать голову, как у ее прабабушки, очаровательной Амелии, последней из старинного рода Мейссенов, — манера, которая, как утверждали, будто бы пленила самого Наполеона. А от собственной матери Александр нередко слышал фразу: «Ты женился на авантюристке». Она так и не приняла его жену и, даже когда сын развелся с Амалией, никогда не брезговала передавать ему самые неприятные сплетни о бывшей супруге. Например, что второй ее ребенок, которого считают приемным, на самом деле родной ей, что она знается с темными личностями, а потому недалек тот день, когда ее перестанут принимать в свете.