Татьяна Устинова - Там, где нас нет

– Понимаю, – согласился Волков. – Только я на суде скажу, что я его видел. Своими глазами. Это поможет?

– Поглядим, – подумав, сказал милицейский. – Смотря кто судить будет. Должно помочь, конечно. Если ты подтвердишь, а он от своих показаний не откажется, то поможет… А там кто его знает! А ты с этим, с потерпевшим, дружил, что ли?

Волков кивнул.

– Ну, понятно. – Милицейский вздохнул. – Ловко ты его раскрутил. Молодец. Если что, приходи в отдел. Будешь бумажки перебирать, как я!

И тут он засмеялся.

– Ну, с Новым годом тебя, мужик! – Он хлопнул Волкова по плечу и ушел.

Утром тридцать первого декабря Волков ни с того, ни с сего решил побриться. Завтра с утра бриться он точно не станет, а Юльке не нравится, когда он зарастает по глаза. Напевая под нос, он мылил щеки, когда дверь широко распахнулась и на пороге показался его новый ребенок.

Ребенок сосредоточенно сопел и придерживал рукой необъятные пижамные штаны, бывшие Димкины, которые норовили свалиться с худосочной попы.

Волков, как ни странно, все время забывал про то, что у него теперь дополнительный ребенок, и они оба замерли от неожиданности и уставились друг на друга во все глаза.

– Я просто так… – пробормотал гном и переступил ногами в широченных штанинах, – я думал, тут нет никого…

– Тут есть я, – пояснил Волков.

Пузыри мыльной пены тихонько лопались на щеках, щекотали кожу. Огромный клок, свесившийся с подбородка, оторвался и мягко шлепнулся в раковину.

Мальчишка проводил его расширившимися глазами, вдруг сдавленно ахнул и уставился Волкову в лицо. Глаза у него округлились, как у сороки, стали темными и совсем бездонными.

Волков ничего не понял.

– Ты что? – Мыльная пена мешала ему говорить, лезла в рот. – Ты что, Павлик? Ты, может, пописать хочешь? Так ты заходи и писай себе! А можешь в ту ванную, которая…

Мальчишка тоненько свистнул горлом, как суслик-еврашка, виденный однажды Волковым на Камчатке, кинулся вперед, наступил на свои штаны и упал бы, если бы перепуганный Волков его не подхватил.

– Что?! Что такое?!

Мальчишка все свистел горлом и тыкался горячим маленьким лицом Волкову в шею и щеки, с которых отваливались клочья мыльной пены. Слабые детские воробьиные ребрышки ходили ходуном под волковскими ладонями.

– Ты что, Павлик?! Юля, иди сюда! Юлька!!!

Мальчишка оторвался от Волкова – тот растерянно отер большой ладонью его мордаху – и выдохнул с восторгом:

– Я знал, знал, что это ты! Я просто не сразу понял!.. Но я знал! Я загадал! Мне бабушка говорила, что так надо!

– Как? – осторожно спросил Волков.

Он ничего не понимал.

– Ну, загадать и ждать, что сбудется! – И Павлик опять уткнулся носом Волкову в щеку, прямо в остатки мыльной пены.

Встревоженная Юля заглянула в ванную и замерла. Волков поверх мальчишкиной головенки посмотрел на нее, а она на него.

– И сбылось, – прошептал Павлик ему в ухо, – я загадал, и сбылось!

Тут он проворно и неловко, как худая обезьянка, слез с Волкова и, придерживая падающие штаны, кинулся к Юле.

– Дай ему новые штаны, – растерянно велел Волков.

Она кивнула, как во сне.

– Я теперь знаю! – торжественно объявил Павлик и посмотрел вверх, ей в лицо. – Как же я раньше не догадался?!

– Что ты знаешь?

Она присела и попыталась его обнять, но он вырвался.

– Я теперь знаю, кто он! Ну, он, он! – И показал на Волкова, как будто тот был чудотворной иконой. – Я сам видел! Я зашел и увидел! Совсем как в том мультике про Рождество! Но ты не бойся, я никому, никому не скажу. – Тут он вспомнил, как бабушка говорила, что нужно перекреститься, тогда уж точно не соврешь, и он кое-как, впопыхах, наизнанку перекрестился.

Глаза у Юли моментально налились слезами.

– Я ничего не понял, – признался изнемогший Волков. – Что ты видел? Чего ты не скажешь?

И тут Павлик объявил торжественно:

– Ты Дед Мороз. У тебя борода, во-он какая, белая! Я сам видел! Только люди этого не знают, ты же только на Новый год Дед Мороз, да?! И я никому, честное слово, никому!

Он подошел, тихонько взял Волкова за руку и спросил серьезно:

– Ты же настоящий Дед Мороз?

Волков глянул на Юлю, которая ему улыбнулась сквозь слезы, и сказал успокаивающе:

– Ну, конечно, настоящий, Павлик. Только ты правда никому об этом не говори!..

Конечно, она его не узнала, столько лет прошло!..

А сколько лет прошло?

Два года, что ли?.. Или уже больше? Нет, конечно, больше, больше, три с лишним! Расставались в апреле, а нынче уже ноябрь, значит, выходит три с половиной!

…И когда они пролетели, эти три с половиной года?! Как успели?

Конечно, она его узнала.

Если бы прошло триста лет – ну, даже с половиной, – она бы все равно его узнала.

Нет ничего глупее вопросов, чем те, которые люди задают друг другу триста лет спустя.

– Ой, я тебя и не узнала! Ты как?

– Нормально, а ты как?

– И я нормально.

– А зачем ты к нам?..

– По делам. А ты все здесь?..

– А где же мне еще быть?..

– Да мало ли где…

– Нет, я здесь. Меня повысили, так что…

Про повышение было сказано не без умысла.

Умысел пропал втуне. Он не обратил внимания. Он никогда не обращал внимания на такие вещи.

Она с головой нырнула в сумку – за пропуском. А на самом деле, чтобы не таращиться на него во все глаза.

Он придержал перед ней дверь – чтобы она не стукнулась в нее лбом. А на самом деле, чтобы не рассматривать ее так уж откровенно!..

В вестибюле стало еще хуже, чем на тротуаре.

Во-первых, потому что голоса разносились по всему огромному и тихому помещению, отдавались от мраморной плитки. Во-вторых, здесь никого не было, кроме охранников за конторкой и нескольких опоздавших, маявшихся возле стеклянной коробки скоростного лифта.

Лёка вынырнула из сумки. Пропуск зажат в руке, и вид растерянный.

Он вдруг рассердился из-за этого ее растерянного вида. В конце концов, столько лет прошло!.. И ничего же не происходит. Он не собирается немедленно тащить ее… в «свою пещеру», и вообще никуда тащить ее не собирается!

Он рассердился и немедленно сказал глупость:

– Ну, пока! До свидания.

Она кивнула, он повернулся, и вдвоем они двинули к лифтам – «путь наверх» здесь был только один, общий для всех.

В полном молчании, плечом к плечу, они подошли к раздвижным дверям и стали.