Эдуард Тополь - У.е. Откровенный роман...

Затем, бесшумно одевшись и даже не заходя в ее комнату, я в 6.20 вышел из квартиры, спустился на улицу и голоснул. Сразу четыре «Жигуля», четкий показатель нищеты наших автолюбителей, выскочили ко мне из утреннего потока, стали друг другу в затылок.

– Внуково, триста рублей, – сказал я щедро.

Если бы я писал эти заметки для «Нового мира», я, наверное, должен был бы подробно и последовательно описать совковую толчею во Внуково, полет в Нижний Новгород на стареньком «Иле» в компании сорока мелких дельцов и военнослужащих (кто еще в 8 утра полетит из Москвы в Нижний Новгород?), а затем мою эпопею похода по местной бюрократии и типажи земских чиновников и чиновниц, курирующих наши детские дома и приюты. Наши литературные снобы обожают медлительно-дотошную подробность в описании быта и нравов отечества, эдакое зоологическое, через микроскоп наблюдение за гущей жизни, в которой копошатся черви мелких людишек с большими страстями.

Но я оставляю лауреатам «Триумфа» право составить бухгалтерскую отчетность социальных язв нынешней российской действительности и, будучи литературным парвеню и пенсионером-подполковником, ограничусь лишь теми мелочами, которые врезались в память. Тем паче что мои корочки ФСБ и широкие связи капитана Володи Крашенинникова (которого я напряг уже отнюдь не даром) легко открывали перед нами все двери. Поэтому в роддоме Приволжского района, где рожала Полина, мы всего за сорок минут добрались до архива, который хранится в шкафу больничной канцелярии, и выяснили, что рожденный 8 июля 1997 года Полиной Степановной Суховей младенец мужского пола, вес 3 кг 240 г, без родимых пятен и видимых дефектов, группа крови вторая, без заявленного отцовства, был, в связи с отказом роженицы от материнства, передан, по решению Отдела опеки Департамента социального обеспечения нижегородской мэрии, в нижегородский Дом грудного ребенка № 4, поселок Волжских автостроителей, улица Мархлевского, 2.

Еще через полтора часа, добравшись до этого поселка на «тойоте» Крашенинникова, мы нашли и улицу Мархлевского, и забор с воротами под цифрой «2». Правда, за воротами был слышен гомон детей, уже явно вышедших из грудного возраста. Я толкнул незапертую калитку и увидел пятнадцать детишек от трех до семи лет, гонявших сдутый мяч во дворе старого трехэтажного кирпичного дома. Хотя стоял апрель и было довольно тепло, градусов десять, я все-таки удивился, насколько легко эти дети одеты – в какие-то линялые рубашки, тапочки и стоптанные туфли на босу ногу. Впрочем, долго рассматривать их мне не пришлось – повернувшись на скрип калитки, они вдруг все бросились ко мне с криком:

– Папа пришел! Папа пришел!

И буквально облепили меня, ухватили за штанины.

– Это ко мне папа! Это за мной папа! Папа, возьми меня! Нет, это мой папа!..

Знаете, когда дюжина детей бросается на вас с криком «Мой папа!», у вас крыша слегка плывет. Потрясенный и растерянный, я стоял на месте, гадая, кто из этих мальков сын Полины, когда из калитки появился Крашенинников, припарковавший наконец свою машину, и часть детей тут же ринулась к нему, они и его ухватили за руки и ноги:

– Вот мой папа! Нет, это мой папочка!..

Тут с крыльца кирпичного дома тяжелой уткой сошла толстая пожилая нянька на распухших ногах, бесцеремонно отогнала от нас детей и махнула рукой внутрь дома:

– Заведующая там. Вы, поди, насчет усыновления?

Мы не стали с ней объясняться, пошли искать заведующую. В здании шел ремонт, двери детских палат и кухни были открыты настежь, в них гуляли сквозняк, запахи известки и масляных красок, а в коридоре на каждом шагу попадались стремянки и ведра с белилами. Но рабочих нигде не было – возможно, перерыв. С подсказки какой-то женщины в телогрейке мы поднялись на третий, уже отремонтированный этаж, где был кабинет заведующей. Здесь, в коридоре и в детских комнатах, была просто туча детей, человек двести.

– Почему они босые? – спросил я у заведующей чуть ли не вместо «здрасти».

– Потому что обуви нет, – просто сказала она. – На весь дом двадцать пар обуви, на прогулку по очереди выпускаем.

Она была плотно сбитой моложавой брюнеткой с цепким взглядом, «химией» на голове и золотыми кольцами на руках.

– Суховей? – сказала она. – Нет, такого у нас нет. Хотя я тут недавно, нужно посмотреть журналы усыновления. Но сейчас мне некогда, я должна канадцев встречать… – И она встала из-за стола, показывая, что вопрос закрыт.

– Минуточку! – сказал я жестко. – Сядьте! Канадцы подождут! Вы не поняли, что ли? Я из Москвы, из центрального аппарата ФСБ…

Как ни говори, а все-таки приятно принадлежать к структурам власти: Хотя «КГБ» когда-то звучало куда весомее, чем нынешнее «ФСБ», но восстановление вертикали власти все же упрочило престиж нашей конторы в обществе – не до уровня прежнего беспрекословного послушания, конечно, а примерно до осторожного желания «не связываться».

Здесь это выявилось наглядно – заведующая повела глазами по полу из стороны в сторону, словно соображая, послать нас или не связываться, и остановилась на втором: вздохнула, как стоик, и принужденно открыла ящик своего письменного стола.

– Хорошо. Когда, вы сказали, он сюда поступил?

– В июле 1997 года.

– Вот вам журнал, ищите сами! – И она выложила перед нами пухлый и потертый канцелярский журнал с наклейкой и цифрами «1995–2000 гг.».

А сама, широко улыбаясь, пошла навстречу новым посетителям – молодой паре канадцев и сопровождающей их переводчице из какого-то «Международного агентства помощи бездетным родителям». И за те полчаса, что мы провели в ее кабинете, листая журнал передачи детей на усыновление, таких посетителей было еще четыре пары – канадцы и американцы, все в сопровождении гидов-переводчиц, которые возят иностранцев по российским городам и весям, показывая детей в детдомах и приютах. И я понял структуру этого бизнеса. Несколько частных и так называемых международных агентств поделили меж собой Россию на манер братьев лейтенанта Шмидта и показывают богатым бездетным приезжим «своих» детей, получая за их усыновление от двадцати до тридцати тысяч долларов за ребенка. При этом все государственные учреждения – администрации детдомов, социальных комиссий и судов, решением которых осуществляется каждое усыновление, совершенно чисты и вне любых подозрений, поскольку никаких денег наше государство на продаже детей за рубеж не зарабатывает. А если иностранцы платят что-то переводчикам за помощь в подборе детей, оформлении документов и за скорость продвижения этих документов по официальным каналам, то это их личное дело. А поскольку за год только американцы увозят из России порядка двадцати тысяч детей, вы можете и без калькулятора подсчитать объемы этого бизнеса…