Галина Романова - Любвеобильный джек-пот

– А в какие дни он убегал, не помнишь? – зачем-то спросил Гольцов, сам еще не понимая тогда, зачем ему это.

– Не-а, не помню. Это Елен Пална должна помнить. Потому что она плакала всегда, когда он убегал. Никто не видел, а я видела, – похвасталась девочка с бантом. – Она тихонько плакала, чтобы никто не видел. А то ее бы снова наказали.

– А как найти Елену Павловну? Она где живет? В интернате или в городе?

Гольцов осторожно теребил короткие волосики на голове ребенка, поглаживал по худеньким лопаткам. Скажи ему кто-нибудь год назад, что он станет это делать, он скривился бы от брезгливости. Сейчас же ничего не мог поделать с душившей его жалостью.

– В городе? А это где? – Девочка слегка приоткрыла рот от удивления.

– Ну, это... – как же ей объяснить про территориальную административную единицу, он понятия не имел.

– Она в деревне живет, в Сытниково, – облегчила ему задачу девочка, бесхитростно улыбнувшись. – У нее там дом остался от бабушки. Сирота она, Елен Пална. Она тоже здесь жила раньше! Потом ее Зоя Ефимовна обучила. И взяла работать. Поначалу Елена Пална ночевала тут. А потом стала в деревню ходить. Далеко-оо...

Расспрашивать о причине Гольцов поостерегся. На них уже стали косо посматривать. Взрослые ребята начали сбиваться в стайки и с подозрением перешептываться. Единственное, о чем еще осмелился спросить бедного ребенка Гольцов, так это о том мужике с кнутом, который на его глазах ударил ребенка за буханку хлеба.

– Это цыган! – прошептала девочка, побледнев так, что губы сделались землисто-серыми. – Шалый Ванька! Он тоже в Сытникове раньше жил. А как дом его сгорел, так он сюда и перебрался. Он злой! Злой и страшный. Его все боятся!

– А Елена Павловна боится? – решил уточнить Гольцов.

– Ага!

– А Зоя Ефимовна? А Георгий Сергеевич? – Больше он тут никого не знал, а то бы стал перечислять до бесконечности. – А Сашка Сушков боялся?

Девочка улыбалась ему растерянно минут пять, переваривая в скудном уме все вопросы, что он торопливо на нее ссыпал.

Потом поправила сползающий бант на макушке, облизала шершавые губы и начала перечислять, загибая для верности пальцы:

– Зоя Ефимовна на него орет, значит, не боится. Она никого здесь не боится. Георгий Сергеевич с ним самогонку пьет и песни поет по ночам, грустные такие, протяжные... Значит, тоже не боится. А Саша тоже не боялся... Саша с ним дрался! До болячек дрался.

– До каких болячек? – не сразу понял Гольцов, отпуская девочку с коленей.

К ним вразвалку направлялся высокий худой подросток, поигрывая в руках деревянной палкой, по виду напоминающей бейсбольную биту.

– Вот здесь и здесь! – Девочка приложила заскорузлую ладошку к губам и глазам. – Болячки у Сашки и у Васьки были...

– Эй, Симка! – рявкнул подросток с палкой не по-детски свирепым баском. – А ну пошла быстро отсюда! А вы, дядя, шли бы тоже. Вас ваша герла заждалась. Красивая герла, между прочим... Жорка все глаза об нее сломал...

Гольцов ушел с нехорошим ощущением и с еще худшим предчувствием.

Сбылись они у него как раз в тот момент, как он обнаружил проколотыми оба колеса и записку с угрозой.

– Что-то тут не так в этом детском доме, Лия. Что-то нехорошее делается здесь за этим высоким забором. Государство в государстве, твою мать! Тоже мне, республика ШКИД! – пригорюнился Гольцов, трогая машину с места, после того как поставил запасные колеса. – И Сашка еще твой помалкивает. Он же знает все, я просто уверен! Знает и скрывает. Может, он тоже замешан, а? – спросил Гольцов у попритихшей Лии и тут же ответил сам за нее: – Если и замешан, то наверняка случайно. Не верю я, чтобы он мог пытать бедных стариков и убивать их ради пенсии в две тысячи рэ. Не верю, хоть убей. Все, как один, утверждают, что он добрый пацан. Куда теперь-то?..

– Теперь, наверное, домой, Дима. Я устала очень, – пожаловалась она, опасливо озираясь по сторонам. Тень от березовой посадки легла на дорогу уродливой изогнувшейся лентой. – Темнеет... Скоро совсем станет темно. Где мы тут будем это Сытниково искать. Завтра сверимся с картой района, тогда уж и поедем с утра. А на сегодня у нас еще одно место неохваченным осталось.

Неохваченным их поисками местом оказалась не так давно открывшаяся ночлежка для бездомных. Называлась она красиво и по-доброму приютом и фасад имела весьма симпатичный, облицованный желтым сайтингом. Но внутри...

Внутри все было так же серо и уныло, как и в Гагаринском интернате. Обшарпанные грязные стены. Раздолбанные двери в комнаты с двухъярусными незастеленными койками. Затянутая смрадом подгоревшего молока столовая. Дюжина колченогих столов и щербатых табуреток.

– Где-то здесь он обедал в тот день, – пробормотала Лия, переступая порог столовой. – И здесь он их и увидел, этих преступников. И узнал потом... Только как он мог узнать их, если говорил, что зашел к Филиппу Ивановичу, когда все уже закончилось? Ох, что-то не сходится. Что-то безобразно не сходится в твоем рассказе, Санька!..

Гольцов, оставив ее у входа, устремился к раздаточному окошку, и стоял теперь там, и зубоскалил с раскрасневшимися от жара плиты поварихами.

Лия дальше входа идти поостереглась. Все казалось ей здесь липким, сальным, непромытым. Да и лица здешних посетителей, потребляющих сейчас благотворительный поздний ужин, не внушали ей доверия. Уж лучше она здесь, у входа, постоит и подождет Гольцова. Может быть, ему удастся силой своего обаяния разговорить местных работниц.

Лия в успех данного предприятия верила мало. За день, по сведениям, здесь могли пообедать от двух до пяти десятков людей без определенного места жительства. Разглядеть в такой безликой оборванной массе и узнать потом кого-то было бы очень затруднительно. Она бы вот точно никого не узнала бы. Они все для нее были на одно лицо. И даже невзирая на то, что Санька ее был еще ребенком, ну, пускай не ребенком – подростком, его истерзанный жизнью вид вполне мог слиться с общей картиной бездомной заброшенности.

– Едем домой, – пробубнил Гольцов, поравнявшись с ней. – Устал к чертям, есть хочу! Сейчас кормить будешь, поняла!

Она кивнула и тут же закусила губу от досады.

Мишаня! Она совсем забыла, что дома ее должен ждать Мишаня. Вот черт! Что она станет делать?! Оправдываться перед ним, или... Или извиняться перед Гольцовым?

Тот, словно подслушав ее мысли, вдруг обернулся на ходу и, пригрозив ей пальцем, проговорил сурово:

– Мне плевать, что в твоем доме сейчас сидит и ждет тебя твой бывший муж! Плевать! Я иду вместе с тобой. Или...

– Или что?

Удивительно, но ей стало легче оттого, что кто-то принял решение за нее. И еще легко стало оттого, что она, кажется, была рада этому решению. Устраивало оно ее, вот так!