Елена Михалкова - Рыцарь нашего времени

– Бред, – проскрипела Томша.

– Нет, Мария Сергеевна, не бред! Вам, как и остальным, было известно о том, что Чешкин остался вместе с Ланселотом. Вы сами позвонили Дмитрию, зная, что тот не выдержит и приедет к вам, но звонили вы, конечно же, не из дома, а с мобильного телефона, сидя в собственной машине, стоявшей за домом Чешкиных. У вас есть машина? Не сомневаюсь ни секунды, что три года назад она у вас имелась. Силотский вышел из подъезда, вы поднялись в квартиру, с радостью обнаружили открытую дверь... Остальное я вам рассказал. Вам нужно было проделать все очень быстро, потому что в скором времени у вашей собственной квартиры должен был появиться Силотский. И вы, как ни торопились, все же приехали позже, но у вас в машине были заранее припасены вино и фрукты, и потому ваше отсутствие выглядело убедительным: спускались в магазин, купили продукты... Никто не заподозрил вас, потому что все были уверены в самоубийстве Чешкина. Но это вы его убили, и я об этом знаю.

Томша наконец перестала кривить губы. Глаза ее сощурились, и она прошептала в лицо Макару:

– А ты, поди, устройство с собой принес, сыщик? Диктофончик, а? Думаешь, я тебе сейчас во всем признаюсь, чтобы ты мои слова записал?

Илюшин молчал.

– Так я тебе признаюсь, глупенький ты мой! Смотри внимательно, чтобы ничего не пропустить!

Томша облизнула губы языком, вытянула их дудочкой, затем сложила буквой «О» и вдруг стала шевелить ими, так что по ним отчетливо читалось каждое слово, но не производя при этом ни звука.

– Да! – беззвучно выкрикнула она в лицо Илюшину. – Да, я его убила! Я!

Зубы и десны обнажились, губы изгибались так сильно, что видна была их внутренняя влажная розовая поверхность, и вся нижняя часть лица заплясала, задвигалась в мимике сумасшедшего суфлера, скрывающегося от зрительного зала.

– Подошла! Толкнула! И он свалился, как мешок!

Она не выдержала и захохотала страшным безголосым смехом.

– Ох, мальчики, уморили вы меня, – сказала она уже нормально, вытерла с глаз воображаемые слезы. – Записали что-нибудь на диктофончик? Нет? Ну и давайте, идите, мне работать пора. Чешкину привет передавайте!

Она дернулась, расставила руки, изобразила на лице комический ужас, широко открыв рот, и стала «планировать» над полом, будто снижаясь. От этого зрелища Бабкина передернуло.

– Бам! – воскликнула Томша, взметнув руки, и снова рассмеялась. – Давайте, идите, спектакль закончился!

Последнее, что видел Сергей, выходя из мастерской, – широкую спину Томши, присевшей на корточки и разглядывающей одну из своих отталкивающих скульптур.

Они спустились вниз, пошли к припаркованной поодаль машине, не говоря ни слова. Макар первым нарушил молчание.

– Вот теперь можно считать, что дело Силотского закрыто. Бр-р-р! Я знал, что прав, но подтверждение моей правоты в этот раз не доставило мне ни малейшего удовольствия.

– Подожди, – остановился Сергей. – Мы еще не поговорили с Владиславом Захаровичем.

– Зачем с ним разговаривать?

– Ты хочешь оставить его в неведении насчет смерти его внука?

– А ты хочешь показать ему убийцу, а потом объяснить, что она избежит наказания, хотя сама призналась нам в убийстве? Что нет ни одной улики, подтверждающей ее виновность, и потому она будет жить рядом с Владиславом Захаровичем, ходить по одним с ним улицам, есть, пить, спать с мужчинами, наслаждаться жизнью и останется безнаказанной? Ты видел: она призналась, но призналась только потому, что ей слишком хотелось восторжествовать над нами – на это я и рассчитывал. Если старый Чешкин вздумает прийти к ней, она точно так же попытается восторжествовать и над ним, и кто знает, чем это может окончиться. Неужели ты думаешь, что он будет спать спокойно, зная, что убийца его внука останется неотомщенной? Ты сам – ты сам, Серега! – смог бы жить спокойно?

Бабкин помолчал, не глядя на друга, затем негромко сказал:

– Но Чешкин и так не живет спокойно. Он живет с мыслью, что Коля погиб по его вине, что он не смог уберечь его, положился на Ланселота, а сам уехал, хотя мог бы остаться... Попробуй представить, какую ношу он несет эти три года, считая себя ответственным за все, что произошло. Но на самом-то деле Силотский оказался прав: Николай выздоравливал, или, во всяком случае, ему стало лучше. Он не собирался себя убивать. И никакой вины Владислава Захаровича в том, что произошло, нет.

– Не исключено, что он захочет увидеть Томшу, и это может привести к непредсказуемым последствиям!

– Он должен решить это сам, Макар! Сам, понимаешь? Это будет его выбор, но выбор, основанный на правде, а не на лжи.

Макар подумал, посмотрел на Бабкина чуть потемневшими глазами.

– Хорошо, мы расскажем ему правду. Но я считаю, что ноша, которую ты собираешься взвалить на его плечи, может оказаться ничуть не меньше той, что он несет сейчас. Ноша безнаказанности убийцы его внука.

Владислав Захарович поговорил по телефону, затем заглянул в комнату внучки, вопросительно посмотревшей на него: звонок был поздним и встревожил ее.

– Самому удивительно... – пожал плечами Владислав Захарович, отвечая на невысказанный вопрос Полины. – Звонили те два частных сыщика, которые расследовали смерть Димы: они хотят мне что-то сообщить.

– Как, прямо сейчас?

– Да, они скоро будут. Собственно говоря, они предлагали встретиться завтра, но я решил, что поскольку мы с тобой еще не спим, можно поговорить с ними и сегодня. Ты не возражаешь? Если возражаешь, я сейчас же отменю их визит.

Полина улыбнулась, покачала головой.

– Не надо. – Она встала, поцеловала деда, ласково провела рукой по его плечу. – Все равно я не смогу скоро уснуть: столько всего случилось за последние сутки... Пусть приезжают.

...................................................

Паша Еникеев увидел Полину Чешкину, когда она шла по дороге. Он как раз вылез из трамвая и собирался пересечь улицу, чтобы зайти в торговый центр, где был маленький отдел с нужными ему пастельными карандашами, но наткнулся на ее взгляд, автоматически поздоровался и застыл, глядя, как она проходит мимо него, огибает трамвай, идет наперерез «белой девятке», словно не видя машины... Водитель ударил по тормозам, остановившись в полуметре от нее, и проорал из открытого окна несколько фраз, исчерпывающе характеризующих «слепую дуру». Девушка, не остановившись ни на секунду, не повернув головы в его сторону, продолжала движение, а Паша стоял на рельсах, слушая мат и яростные вопли водителя белой «девятки» до тех пор, пока тот не уехал.

Еникеев сам не понял, что заставило его пойти за Полиной, но не пойти было невозможно: ее лицо, всегда такое живое, словно остановилось; не застыло, а именно остановилось, будто раньше бежали куда-то глаза, губы, скулы и нос Полины Чешкиной, и вдруг встали, как часы, у которых сломался маятник. Она смотрела не перед собой, а в глубь себя – Паша отчетливо увидел это за те секунды, что она шла ему навстречу. Он не мог оставить ее одну, но и не мог подойти, спросить, все ли в порядке с Владиславом Захаровичем и не может ли он чем-нибудь помочь – такая мысль просто не пришла ему в голову. Девушка не знала его; Паша в лучшем случае оставался для нее одним из посетителей галереи ее деда, а в худшем – был никем.