Ольга Тарасевич - Копия любви Фаберже

Но не услышала даже шепота.

Кажется, телефон выскальзывает из рук, падает на ковер.

В затылок бьет острая боль.

Она тоже упала? Все равно…

…Раньше ее лица – только запахи. Остро и едко воняет хлоркой. Разит от мокрых запачканных штанишек. Еще какой-то дымный запах, горелый. А потом в памяти появляется Полька, красная, орущая. Она отчетлива видна через деревянные столбики кроватки. Между столбиками легко проскальзывает рука. Но кроватка Поли все же далеко, до нее не дотянуться. У нянечки лица нет, видны только огромные красные пальцы и грудь, чуть ли не вываливающаяся из белого халата.

Через какое-то время на Полю смотреть уже не хочется. Она еще не говорит. Но, проглотив свою порцию пюре, жадно зачерпывает ладошкой из Светиной тарелки. За что воспитательница, придя в себя, звонко шлепает воришку по попе. От справедливой расправы жгучие слезы на щеках Светы подсыхают. Но обида все равно так огромна! Поля ведь съела две порции, а она только одну, и ей, как всегда, очень хочется кушать… Даже ночью Света просыпается, чтобы убедиться – она так и лежит спиной к кровати Полины.

Лет в шесть Света ей отомстила. Не то чтобы специально. Так получилось. В комнате для игр была кукла, настоящая Красная Шапочка, с золотистыми волосами, в синем платьице и белом передничке. Кукла умела спать. Когда ее клали на спину, голубые глаза с черными пластмассовыми ресничками по-настоящему закрывались!

– Вы ее испачкаете, – говорила воспитательница.

И играть с Красной Шапочкой не разрешала. Кукла сидела в шкафу, красивая, заманчивая.

Пробраться в комнату для игр мимо задремавшей нянечки было просто. Достать куклу оказалось сложнее, пришлось подставить к шкафу стул, чтобы дотянуться до полки. Покормив Красную Шапочку и уложив ее поспать, Света с сожалением вскарабкалась на стул, и… большое стекло, прикрывавшее все полки шкафа, больше не отодвигалось. Оставить куклу на полу? Но тогда завтра воспитательница станет выяснять, как это случилось! Засунуть Красную Шапочку вредной Поле под одеяло показалось отличной идеей. Впрочем, наказали не Полю, а ее заклятую врагиню Наташу. Которая утром радостно закричала на всю спальню:

– Ко мне Красная Шапочка спать пришла!

А Поля склонилась к Светиной кровати:

– Дурочка, если мы с тобой раздружимся, ты же одна будешь! Совсем одна…

Света презрительно хмыкнула:

– Вот еще! За мной скоро мама придет. Она просто пока не может. А как сможет, то заберет.

– Дурочка, – Поля старательно согнула мизинец и протянула руку, – у тебя нет мамы. И у меня тоже нет. Никто нас отсюда не заберет. Никогда. Давай! Мирись-мирись-мирись.

– И больше не дерись, – послушно продолжила Света. Потом выдернула ладошку и заплакала.

Мама – не принцесса, которую забрали злые волшебники. Не космонавт, летающий среди звездочек вместе с Юрием Гагариным. Не разведчица, бесстрашно сражающаяся с немцами.

Мама оставила ее. Бросила… Может, так и получилось, что тогда она не могла забрать с собой дочку. Но потом, сейчас! Она ведь могла бы просто узнать, любит ли ее доченька, ждет ли. И Света бы сказала: «Не надо мне самой красивой куклы, Красной Шапочки, и конфет совсем не надо. Только забери меня домой, я послушной буду всегда. А люблю я тебя, мамочка, сильно-пресильно. Каждую секундочку люблю, все время помню про тебя». Мама не пришла. И не придет, потому что много раз уже были весна и осень, и сторож дядя Витя надевал вывернутый наизнанку тулуп и приклеивал бороду из ваты. А мамочки все нет и нет почему-то…

Мамы не было, была Поля.

Она списывает задачи по математике, которые у нее никогда не решались. И рисует картинки, которые не получались у Светы. Она ворует шмат недоваренного мяса и дает его кусать по очереди, хотя сама совсем худышка. Она сидит у постели, когда от жара Света уже почти ничего не осознает. Только ясно, что врачиха так и не смогла увести Польку. Поля рядом, подносит ко рту кружку с водой, что-то холодное кладет на лоб. И так будет всегда.

Запомнилась каждая черточка ее лица, вечные цыпки, разбитые коленки. Все детство – Поля, вся жизнь – подруга…

И даже после детдома. Одно ПТУ, одна комната в общаге, одни приличные туфли – все на двоих.

Только Андрея на двоих разделить не получилось…

… Она очнулась от звонка сотового телефона.

– Светлана Юрьевна, я все жду, жду. А вас нет. А ботокс закончился, – бодро залопотала администратор. – И препараты для гликолевого пилинга.

Света приподнялась на локоть, размахнулась и швырнула сотовый телефон об стену.

Если бы только можно было умереть вместо Поли! Полька же еще и не жила по-человечески, только-только ее Андрей на работу устроил, квартиру купил. У нее даже ощущения радости не успело возникнуть. Лишь благодарность, как у бездомной собаки…

Санкт-Петербург, 1885 год, Карл Фаберже.

«Жена отлично придумала: вести учетные книги, – радовался Карл Фаберже, изучая записи. – Заказов много, мастерских под нашим началом работает все больше и больше. И вот, пожалуйста, в книгах все подробнейшим образом отмечено. Что поручалось Реймеру, и Тилеману, Аарне и Армфельдту». [24]

Покончив с делами, он встал из-за стола. И, направляясь к двери, ведущей из кабинета прямо в магазин, потрепал по светлой головке сына, увлеченно играющего со старыми макетками.

– Сашенька, тебе интересно? Ты тоже будешь ювелиром?

Круглые ярко-синие, «фабержевские» глаза сына сделались и вовсе огромными.

– Папенька, Сашка спит еще. А я – Евгений Карлович, – возмущенно буркнул ребенок.

– Прости, сынок, я оговорился, – покраснев от стыда, соврал Фаберже. Права Августа: он точно сходит с ума со своими камнями. Женя на три года старше Саши, да и как вообще можно перепутать собственных детей! – Ну что, Женька? Что, Евгений Карлович?! Будешь скоро мне помогать, да?

Нахмурившееся личико осветилось улыбкой. Сын важно кивнул и вновь занялся макетками. А Карл заспешил в магазин на помощь приказчику. Через стеклянную дверь виднелось его вспотевшее от усердия круглое лицо. Приказчик доставал все новые и новые футляры. А покупатель, едва взглянув на изделия, что-то рассказывал, увлеченно размахивая руками.

И оба они обернулись на звук открываемой двери.

– Карл Густавович, приветствую!

Фаберже мысленно выругался. Покупатель, князь Голицын, – пренеприятнейший тип. Да, при деньгах. Выбирает много, не торгуется, не скупится. Но никакой радости от того, что особняк князя набит изделиями от Фаберже, не возникает. Страсть князя – дань моде, не более того. Был бы в почете другой ювелир – скупал бы с таким же азартом его работы. Красоты не видит, в искусстве ничего не понимает. Настоящему ценителю, бывает, дешевую вещь продашь – а радости, как от получения крупного заказа. К тому же князь Голицын – жуткий сплетник и болтун. Специально время тянет, приказчика мучает. Что за странная потребность у этого человека, всенепременно пересказывать сплетни и слухи?!