Ольга Тарасевич - Копия любви Фаберже

Осторожно взяла она фарфоровую супницу, не очень-то подходящую для находившегося внутри ее скудного варева. И, стараясь не опечься и не расплескать постную водицу, засеменила в столовую.

В прихожей, через которую надобно было пройти, чтобы оказаться в столовой, слышались крики и возня. Что-то гулко упало, потом на миг все стихло, и раздался смех. Но Даша на странные звуки те внимания не обращала. Мало ли чего там слуги затеяли. Прикусив губу, медленно шла она по коридору. Не приведи господь передник белый запачкать или же и вовсе уронить супницу. Барыня, может, и не заругается, но стыд-то какой будет.

Вроде бы смотрела Даша только на крышку с золоченой ручкой. Но все-таки невольно заметила: вот уже и паркет светлый, прихожая. Как же задрожали потом руки…

Отчего-то на полу оказалась барыня…

Батюшки…

Господи…

И впрямь на полу лежит, пташечка. Платье голубого шелка, его еще гладить так тяжело, в крови все. А лицо у барыни неживое совсем.

Даша подняла голову. Перед глазами закружились мебеля, а еще люди, незнакомые, бедно одетые, с оружием. Все они, кроме одного, улыбались. А тот, прислонив к стене винтовку с кровавым штыком, раскуривал папиросу.

– Померла. Убили барыню, – испуганно прошептала Даша, пятясь к коридору.

– Подавай на стол, красавица. И сама с нами садись, Дашутка. Прошло время буржуев. Новая власть на дворе! Рабоче-крестьянская!

Она прищурилась. Гришка, что ли, конюх? Да, он самый. Барыня еще минувшим летом со двора его прогнала за то, что лошадей не смотрит да баб норовит обрюхатить. Паскудник! Какой же паскудник! Пришел с винтовкой, и вот барыня мертвая, а он ухмыляется, глаза у него горящие и дурные!

– Что же ты, Дашутка, не рада? Забыла про меня? – Гришка, нахально лыбясь, все приближался. – А я тебя не забыл. Помнил! В Петрограде буржуев бил, кровь свою проливал. За тебя, Дашутка. За пролетариат.

Улыбка его нехорошая, довольная красная рожа с черными усами нагнали на Дашу такого страха, что она швырнула супницу прямо в бывшего конюха и бросилась наутек.

– Дашутка!

В глазах потемнело от резкого рывка за волосы.

– Дашутка, мы же по-хорошему с барыней хотели! Сказали: национализация, – руки Гришки мяли грудь, отчего Даше было больно, притом еще возле лица ее резко воняло махоркой, – а она говорила, чтобы убирались. Нет, Дашутка, никуда мы убираться не будем, пусть буржуи теперь ведут себя смирно. Новая жизнь, новая власть! Хорошо все как!

Вырвавшись из Гришкиных лап, Даша гневно обернулась. С огорчением поняла: увернулся паскудник от горячего супа. И воскликнула:

– Да как же хорошо, если барыню штыком убили! Что же это делается? Давай и меня! Убивай! Чего руки распускаешь! Сильничать будешь? Власть!

Он понурился, но тут же опять заулыбался.

– Дашутка, я не сильничать. Я же тебе давно говорил, что нравишься. Жениться на тебе хочу. У меня и подарок для тебя припасен. Сейчас, – он полез в карман серых грязных штанов, достал шкатулку. – Руку давай!

На белом атласе лежало золотое колечко с таким огромным ярко горящим камнем, что Даша невольно воскликнула:

– Господи! Как у барыни!

– Руку давай. Нет больше барынь. Давай, Дашутка!

На огрубевшие от работы пальцы кольцо не налезало. Гришка, кряхтя, пытался надеть золотой ободок то на один палец, то на другой. И ничего не получалось.

– Ничего, Дашутка, так тоже красиво.

Даша отвела руку, посмотрела на перетянутый мизинец.

– Нравится? – Гришка снова полез в карман. – Погоди, у меня еще есть.

Но в новой шкатулке оказалось не кольцо. А что там было – Дашутка не поняла, только глаз отвести от хрустального яичка никак не получалось.

– А теперь! Смотри-ка!

Гришка ковырнул грязным ногтем золоченую подставочку, и Даша восхищенно выдохнула:

– Ишь ты… Танцует! А блестит-то как, блестит!

Маленькая фигурка, кружащаяся внутри хрустального яичка, завораживала. Переливались маленькие белые яркие камушки, из которых исполнено было платье, а еще сияющие желтенькие, что на туфельках. На крошечной шейке полыхало зарей колье. Но больше всего взгляд притягивали глаза статуэтки, черные, теплые, как живые.

– Камни малые, – небрежно бросил Гришка, довольно теребя усы. – Но их много. Можно хороший куш сорвать. А коли хочешь – и не разбивай буржуйскую эту забаву, сама смотри.

– Сама хочу смотреть. Красиво. Давай шкатулку. И ту, где колечко было, тоже давай, – распорядилась Даша и еще раз посмотрела на горящий на мизинце алмаз. – Значит, Гриша, в жены берешь. А может, пойти за тебя?.. – Она наморщила лобик, оценивающе поглядела на приосанившегося Гришку. – Видный ты, красивый. Новая власть. Барыню штыком проткнул.

– Да не я это, – он понизил голос. – Я по-хорошему только сказал: национализация. А штыком не я уже. Соглашайся, Дашутка. Со мной не пропадешь. Заживем на славу, прямо вот тут, в хозяйском доме, и заживем. Ты в школу пойдешь. А когда выучишься, книжек про пролетариат дам тебе…

Через два часа не узнавала больше Даша дом вдовы фабриканта Тихонова. Красный ковер, покрывавший ведущую в покои на втором этаже лестницу, истоптали сапогами люди, пришедшие с Гришкой, он еще их называл «товарищи». Откуда-то взялась барышня, стриженая, с вонючей пахитоской в зубах. Распахнув шкаф с платьями барыни, нагло прохихикала:

– Что тут у нас имеется из гардероба буржуйского?

Взяла накидку соболиную, любимую барынину, да платье свое поношенное ею и прикрыла.

Даша как увидела, что девка стриженая по шкафам осматривается, так и побежала в свою комнату, где Гришкин подарок оставила. А потом пробралась в спальню бедной барыни. Там в стене, подле окна, тайник имелся. Барыня сама его нашла и смеялась заливисто: «Столько лет со скелетом чужого любовника проспала!» Скелета в тайнике, конечно, никак быть не могло, так как нет такого любовника, что смог бы уместиться в узкой дыре, по локоть всего. Кто так хитро дом сложил, что камень сдвигался, барыня не знала. Насчет же порвавшихся обоев, из-за чего и приметен стал тайник, не ругалась. Просто новыми велела оклеить да камень этот ни в коем случае не заделывать. Смеялась, бедняжка: «А ежели когда любовника надумаю прятать…»

Всхлипнув, Даша присела у тайника на корточки, аккуратно потянула вверх обои. Отходили они легко, не рвались, как будто отгибались. Вытащив камень, чихнула от пыли да спрятала шкатулку с яйцом, в котором танцевала красавица. Хотела еще кольцо там, руку так и палившее, оставить. Только не слезало оно, до косточки еще с трудом доходил ободок, а дальше никак.

– Мыла надо после взять, – прошептала Даша, заталкивая камень обратно. Она прикрыла тайник лоскутом обоев, засунула их краешек в крохотную щель у дощечки паркета. – Хорошо, не видно вовсе. Я и не ведала, что у барыни такая дивная кукла имеется, блестит так, танцует. Барыне она уже без надобности, так пусть хоть сестра ее куклу заберет, на память. Ну, Гришка… – Глаза защипало, и Даша быстро утерла их передником. После по хозяйке поплачет. – На всех вас управу найду, ишь придумали, барыню штыком убивать!