Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

— Я видела Степку, Катя. Тогда вечером. Он тогда сразу после ужина пошел в Отрадное. Сказал мне, что ночью вернется, но так и не вернулся. Но я видела, Катя… когда Владимир Кириллович был в ванне, Степан туда ненадолго заходил. Я только потом это вспомнила.

— Ты ему сказала? Спросила, что он там делал?

Лиза как-то странно смотрела, потом выговорила с трудом:

— Я, я боюсь его об этом спрашивать.

Ее тон сказал Кате, ЧЕГО ИМЕННО БОИТСЯ ЛИЗА ГИНЕРОЗОВА, ЗНАЧИТ, ОНА ВСЕ ЖЕ ЧТО-ТО НЕДОГОВАРИВАЕТ. ПОВЕДЕНИЕ СТЕПАНА (И ЭТО ОТЛИЧНО ИЗВЕСТНО ВСЕМ ДОМАШНИМ) ТАКОВО, ЧТО ОТ НЕГО МОЖНО ЖДАТЬ ДАЖЕ…

— Лиза, расскажи мне по порядку, что произошло в тот вечер, когда умер Владимир Кириллович. — Катя взяла приятельницу за руку. — Ради бога, не скрывай ничего.

Но им внезапно помешали. В подсобку впорхнули две продавщицы. Лизу, оказывается, давно уже разыскивал фотограф: на презентацию салона «Риволи» явилась солистка кабаре-дуэта «Лав стори», и Лизе надо было немедленно с ней побеседовать. Дуэт начинал новый тур выступлений по стране, и спонсировала эти шоу-программы парфюмерная фирма.

— Через час тут все закончится, я в редакцию заеду, отдам материалы, отчитаюсь. А потом… потом приеду к тебе. — Лиза натянуто улыбнулась заглянувшему в подсобку фотографу. — Иду, Женечка, мы тут с подругой заболтались немножко. Давай так и сделаем, Катька. Тут все равно поговорить больше не получится. Неудобно. А у меня к тебе тоже кой-какие вопросы есть, а то ты все меня спрашиваешь, спрашиваешь, а я… Кое-что и ты мне объяснишь, подружка. Только, ради бога, не подумай, что я к тебе ревную.

В последних словах было столько чисто женского, змеиного и двусмысленного, что Катя чуть не плюнула с досады: тут речь о серьезных делах, о подозрении в убийствах, а Лизка…

— Во сколько приедешь? — спросила она Лизу.

— Не знаю, как получится. Часикам к семи, может быть.

На том они и расстались. Сухо. Очень сухо. Этой сухости, даже враждебности Катя долго не могла себе потом простить.

ОНА И НЕ ЗНАЛА, ЧТО ВИДИТ ПРИЯТЕЛЬНИЦУ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ.

Она прождала Лизу весь вечер. Ни в семь, ни в восемь, ни в девять Лиза не приехала. Телефон квартиры в Строгине не отвечал. На квартире Лизиных родителей работал автоответчик — Гинерозовы уехали отдыхать в Сочи.

Катя звонила Лизе Гинерозоввй и в полночь, и в час ночи — телефон по-прежнему молчал. Молчал он и в семь, и в восемь утра следующего дня. Лиза словно сквозь землю провалилась. Ее так и не нашли ни в последующие дни, нигде и никак…

«Никита, ЕЕ НИГДЕ НЕТ. Мы вчера с Мещерским весь день искали. ОНА ПРОПАЛА. Лиза… Это ОН ее убил. Я знаю, чувствую, он сумасшедший. И ЭТО ОН. Он, понимаешь?»

ТАКОЙ Кати Колосов не видел никогда. Утром в половине девятого она словно торнадо ворвалась в его кабинет, оглушительно шарахнув дверью. Он собирался ехать в Раздольск сразу же после оперативки у шефа. Начальство требовало активизировать работу по раскрытию убийства, осведомлялось и о готовности отчета для коллегии — словно он мог разорваться и на работу на земле, и на кабинетную бюрократию.

Все эти дни Колосов, точно пловец, барахтался в бурном море бумаг: справок, рапортов, обзоров, сводок, протоколов допросов и очных ставок.

В отличие от раздольских дел убийство в изоляторе можно было считать почти раскрытым. За выходные из шестидесяти сокамерников покойного Карпова-Акулы выявились шестеро из числа будущих этапников, ранее неоднократно судимых, чьи прежние криминальные связи вели прямиком к михайловской группировке. Круговая тюремная порука оказалась на практике не такой уж нерушимой. В изоляторе круглосуточно работала следственно-оперативная бригада. Шли многочасовые допросы заключенных. И постепенно свидетели развязывали языки. К счастью, свидетельскую базу не надо было даже искать: убийство Акулы произошло на глазах сокамерников. И для того, чтобы побороть их закоренелое упрямство, ненависть, страх, нежелание сотрудничать со следствием и тюремной администрацией, нужны были только адское терпение, профессиональная смекалка и время, а последнего как раз, как всегда, и не хватало. Имя, точнее, имена тех, кто непосредственно набросил на шею Акуле удавку, должны были, как говаривают сыщики, озвучиться и лечь на протокол в ближайшие дни. Колосов считал это дело на восемьдесят процентов сделанным, его теперь снова интересовал Раздольск. Но это неожиданное появление Кати…

— Кто ОН, Катя? — спросил он тихо. Встретился с ее взглядом и… встал. Подошел к двери, запер ее на ключ.

— Степан Базаров, — она произнесла это имя после затянувшейся паузы. И это тот, кого ты… кого мы, Никита, искали в Раздольске.

Она мужественно выдержала его взгляд.

— Давай-ка присядем, — Колосов обошел стол, обнял Катю за плечи, бережно подвел к стулу. — Сядем рядком, потолкуем ладком.

Катя села, чинно сложив руки на коленях. Стиснула пальцы так, что на коже выступили белые пятна. Колосов видел, как она взволнована, напугана. Но она молчала. И это было так на нее не похоже! Он присел напротив нее на угол стола.

— Дай мне руку, — сказал.

Она не шевелилась. Он взял ее руку сам. Почувствовал, какие у нее пальцы мягкие, тонкие, нежные. Никакой тут работы по дому, кухне, понятно такие пальцы привыкли держать ручку, губную помаду да ложку за обедом.

— Катя, скажи только одно: ты мне друг?

— Да. Да, Никит.

— А я тебе… — Он помедлил: настал, что ли, решающий момент? — Я тебе больше чем друг.

Она взглянула на него. Удивленно — и только.

— И мне ты можешь сказать все, Катя, — заключил Колосов.

И тут она ощутила, как внутри ее настежь распахнулись какие-то ржавые, прежде наглухо закрытые ворота.

Колосов не задал ей ни единого вопроса, не перебил ни разу. Слушал терпеливо сбивчивые фразы. МОЗАИКА… вот она, оказывается, какая, эта мозаика — кровь на заборе, шерсть на трупах, школа выживания, трихинеллез болезнь хищников, цыгане, параноидальная мания, сны о медведе, что тащит в чащу женщину, чье платье и кожа в кровь и клочья рвутся сучьями, старый дом на берегу Клязьмы… Посвящение, ножи, воткнутые в срез пня, медвежья шкура на полу, видел и он, помнится, ту шкуру, когда беседовал с Иваном, тень в лесу, которую они так и не догнали, глаза незнакомца, ослепленные фонарем, собака со сломанной шеей… Эти разрозненные осколки вращались словно в неотрегулированном калейдоскопе. Их хотелось тряхнуть хорошенько, чтобы они наконец легли каждый на свое место, образуя ту долгожданную картину, которую Колосов так мучительно пытался воссоздать, но…

Катины слова об оборотне, медведе, психозе вервольда, как она это почему-то называла — почему? Вервольд — это же что-то вроде человека-волка, а тут медведь, машинально отметил Колосов. Ее рассказ о визите к гадалке Лейле, о разгроме цыганского праздника, об интимных откровениях этой Лизы Гинерозовой — в ночь смерти Базарова ему, помнится, так и удалось потолковать с невестой близнеца — порождали все новые бесчисленные «но», новые вопросы, на которые пока не было ответа. И МОЗАИКА СНОВА НЕ СКЛАДЫВАЛАСЬ.