Татьяна Степанова - В моей руке - гибель

— Катя, ты будешь жалеть о том, что сейчас говоришь.

Она отвернулась. Потом быстро пересекла кабинет, села на стул. Сжалась в комок.

— Прости, Никит. Я сама не знаю, что со мной. С нервами стало как-то… дрянь, в общем. Ну разреши, а? Ведь тут только в ИВС спуститься. Мне необходимо видеть Степку. Даже если он не станет ничего мне говорить, все равно я… Я хочу сама посмотреть, убедиться…

— В чем? В чем ты хочешь убедиться. Катя? Кто неделю назад убеждал меня тут с пеной у рта? — Колосов чувствовал, что вот-вот готов и сам взорваться и наговорить ей такого, чего она ему долго не простит.

— Я хочу сказать самой себе: все, Лиза мертва и он ее убил.

А сейчас вот так я… я не могу себе этого сказать. Мне нужно услышать это от него или увидеть по его лицу, что…

— Физиономистка какая!

— Не физиономистка, а… Мне, может быть, тяжелее всех вас общаться с ним. Но это необходимо, я должна. Это мой долг перед Лизой… — Катя запнулась, вздохнула тяжко. — Я не могу это сбросить с себя.

— На мне дело висит, Катя, раскрытие! А раскрыто дело еще не до конца, я сбросить его с себя не могу, потому что не все еще сделано: признания не получено, орудие, которым он раны наносил, не найдено!

— И не только поэтому, Никита. Меня ты не обманешь.

И не надо повышать на меня голос.

Они смотрели друг на друга. Потом Колосов устало махнул рукой, буркнул:

— Развели тут зоопарк, смотрины, черт! — и рывком начал набирать номер начальника ИВС.

Они ожидали в следственном кабинете изолятора, когда усиленный конвой приведет Степана Базарова. Катя ощущала, как противно начинает сосать у нее под ложечкой. Это был не страх, не слабость, не прежнее нездоровое любопытство. Правда была в том, что все эти ее настойчивые «я должна его видеть» сводились к одному: вот так просто она освободиться от этого ужасного человека не могла, даже несмотря на то, что каждый раз при воспоминании о видеопленке задержания к ее горлу подкатывал клубок тошноты. Говорят, клин клином вышибают. Может быть, новая встреча лицом к лицу освободит ее от того, что ей мешает жить.

То, что его брат Дмитрий предложил ей себя в качестве утешения, лекарства, тоже не давало ей покоя. Ведь это и вправду — лекарство. ОН УГАДАЛ ЭТО САМЫМ СТРАННЫМ ОБРАЗОМ. Для нее — пилюля от этого ужасного, как говаривали в старину, греховного наваждения — ибо кто есть близнецы, как не один человек в двух лицах? А для него, Димки…

От чего же он хотел лечиться ею, Катей? Только ли от одиночества, обрушившегося на него после крушения семьи?

Катины путаные мысли прервались: конвой ввел Степана.

Она ожидала увидеть его… Психбольной, вервольд, оборотень — каких только ассоциаций у нее не возникало! Обезумевшее существо, грязный, лохматый, небритый, страшный — как тот цыганский юродивый кодлак, как он сам себя называл…

Но Базаров выглядел вполне нормально, если даже не сказать — прилично для провинциального ИВС: гладко выбрит («Неужели ему бритву дают?» подумала Катя), подтянут.

Одет в свежий фланелевый костюм «Рибок», а прежде в школе ходил в каких-то обносках.

Кате он опять вроде бы и не удивился (как тогда, у цыган).

У него вообще был такой независимо-отрешенный вид, словно его уже ничто удивить не может. Он скользнул по фигуре Колосова оценивающим взглядом, чуть усмехнулся.

— Привет.

Катя сглотнула: прежний страх внезапно пропал. Но чувствовала она себя теперь дура дурой: ну и зачем пришла? Как начинать с ним разговор? Надо было хоть подумать, с чего…

Степан подошел к стулу, намертво привинченному к полу.

— Я могу сесть?

Колосов кивнул. Отметил: конвой стоит в дверях. Лица у милиционеров настороженные, напряженные. Он покосился на Катю: ну, что дальше-то, барышня?

Она уселась напротив Базарова за стол, за которым следователи обычно корпят над машинкой, допрашивая арестованных.

— Здравствуй, — ее голос звучал не слишком уверенно.

— Здравствуй.

Она взглянула на Колосова, и Базаров заметил этот умоляющий взгляд.

— Пусть лишние уйдут, — заявил он громко.

Колосов хмыкнул: великие пираты, да этакой наглости…

И словно на острый гвоздь, наткнулся на взгляд Базарова.

— Она ко мне пришла, — сказал он, протянул руки перед собой. — Ну на, прикуй меня к батарее. И успокойся. Мы только поговорим. Одни.

Никита хотел уже кивнуть конвою: уводите наглого придурка. Эта чертова «свиданка» начинала ему действовать на нервы. Но Катя поймала его за руку.

— Никита, подожди, ради бога, пожалуйста. Мы и правда только поговорим. Выйдите. Ну, на минуту хотя бы!

Колосов глянул на конвой: те были непроницаемо-спокойны. По инструкции — не положено, но ты же начальство из Главка, тебе и решать. Один молча отстегнул от пояса наручники. Позвенел цепочкой.

Колосов приковал Базарова не к батарее (это хитрости РУОПа, пусть и монополию держат), а к металлической ножке стола. Завел за нее цепь и защелкнул наручники, заставив тем самым Базарова невольно податься вперед, ближе к Кате.

Когда лишние вышли, Степан легонько подергал цепь, снова усмехнулся.

— Прикованный Прометей, надо же… яркое зрелище, Катюш, а? Как и прежде, да? Я это сразу понял, еще на Посвящении, что к ярким зрелищам ты неравнодушна. Ну и зачем пожаловала? За тем же, что и Димка позавчера? Уговаривать, что ли?

Катя смотрела на его руки — их разделял только стол. Вопрос, который она повторяла про себя тысячу раз: «Где Лиза?» — теперь словно умер. Пауза становилась угнетающей. И неожиданно для самой себя Катя вдруг спросила:

— Я хочу знать: что такое быть медведем?

Лицо Степана потемнело. Напускное спокойствие слетело. Он закрыл глаза. Катя так и не увидела, что отразилось в его темных зрачках.

— Они говорят — я сумасшедший, — тихо сказал Базаров.

— А ты? Что ты сам думаешь об этом? — Катя чувствовала: беседа начата вроде бы правильно. Бог, как говорится, пронес на первых порах, и теперь…

— А я отвечаю: я нормальней всех вас!

ТО, от чего Кате так хотелось освободиться, тисками сдавило ей горло.

— Они знают, чем ты болен, Степан. Ведь ты же серьезно болен.

— Они ни черта про меня знать не могут! И ты не можешь знать, — он дернул руки, стол дрогнул. — Никто не может знать, потому что… я сам про себя не знаю, я…

— Может, ты не помнишь, что с тобой было?

— Я все помню. Все! Ну, что со мной было? Отчего ты таким трагически-дурацким голосом это шепчешь? Что со мной было?

— Я видела пленку, когда тебя задерживали. Это жуткое зрелище.

— Я придушил шавку — господи ты боже мой! — Степан снова дернул руки. Она сама на меня бросилась, эта тварь.

Что, надо было ждать, когда она кишки мне выпустит?

— Но ты и раньше это делал. Разве не правда? И не только с собаками. И тебе ЭТО нравилось.