Татьяна Устинова - Колодец забытых желаний

Ты все увидишь. Но не сейчас. Подожди пока. Поживи. Порадуйся.

Невидимый органист Дидье, который был глуховат на левое ухо, решил, наверное, проиграть все, что он готовил для рождественской службы, потому что грянула следующая кантата, и понеслась вверх, вверх, и задрожала в мозаичных стеклах и в пламени длинных белых свечей.

— Я расскажу вам притчу, — сказал старик, и Федор Башилов посмотрел на него с удивлением. У старика был решительный вид. — Я сам впервые услышал ее именно в этом соборе, как раз во время войны. Я хочу рассказать вам. У вас понимающее лицо.

Старик говорил негромко, орган почти заглушал его, и Федор крутил головой, все приближая и приближая ее к собеседнику, чтобы лучше слышать.

— Однажды по пыльной дороге шел путник и за поворотом, на самом солнцепеке, в пыли, увидел человека, тесавшего огромный камень. Человек тесал камень и плакал очень горько. Путник спросил у него, почему он плачет, и человек сказал, что он самый несчастный на земле и у него самая тяжелая работа на свете. Каждый день он вынужден тесать огромные камни, зарабатывать жалкие гроши, которых едва хватает на то, чтобы кормиться. Путник дал ему монетку и пошел дальше, и за следующим поворотом дороги увидел еще одного человека, который тоже тесал огромный камень, но не плакал, а был сосредоточен на работе. И у него путник спросил, что он делает, и каменотес сказал, что он работает. Каждый день он приходит на это место и обтесывает свой камень. Это тяжелая работа, но он ей рад, а грошей, что ему платят, вполне хватает на то, чтобы прокормить семью. Путник похвалил его, дал монетку и пошел дальше, и за следующим поворотом дороги увидел еще одного каменотеса, который в жаре и пыли тесал огромный камень и пел радостную, веселую песню. Путник изумился. «Что ты делаешь?!» — спросил он. Человек поднял голову, и путник увидел его счастливое лицо. «Разве ты не видишь? Я строю храм».

Орган затих на секунду, как будто вздохнул, а потом звуки усилились, переплелись и хлынули лавиной.

— D'accord, — сказал старик, помолчав. — Вот так-то. Все дело в подходе. Можно всю жизнь убиваться над собственной тяжкой долей и угробить на это все отпущенное время. А можно… радоваться тому, что тебе дано. Вот так-то.

Он поднялся, чтобы идти, и Федор встал, чтобы пропустить его.

— Извините меня, — попросил старик, выбравшись в проход. — Я стал очень болтлив в последнее время.

— Это не страшно.

Старик улыбнулся молодой странной улыбкой, махнул рукой и побрел к выходу. Федор проводил его глазами и плюхнулся на скамейку.

Все дело в подходе?.. Только в нем и больше ни в чем? Так просто?! Вот так — просто?!

Орган доиграл, последний, самый торжественный и значительный аккорд задрожал под куполом и растворился, как будто стены вобрали его в себя, и сразу стало слышно, что собор живет обычной, земной жизнью: какие-то девчонки громко шептались по-французски, никак не могли решить, куда поставить свечи, толкали друг друга локтями, и на рюкзаках у них позвякивали жуткие хвостатые амулеты. За алтарем кто-то закашлялся. Туристы с трудом разбирали выбитые в сером камне даты. Каноник в белом стихаре, неся под мышкой растрепанную папку, бодро прошел под колоннами. Из-под стихаря у него выглядывали джинсы и остроносые мотоциклетные ботинки на толстой подошве.

Федор Башилов закинул голову и посмотрел вверх.

Все дело в подходе, подумалось ему.

Он встал и пошел к женщине в шляпке, которая сидела в первом ряду. Заслышав его шаги, она оглянулась, и лицо ее озарилось улыбкой, стало еще красивей.

— Ты здесь? — радостно спросила она. — Мне так повезло. Тут сейчас был настоящий органный концерт!

— Я слышал.

Женщина поднялась, взяла его под руку, и они вдвоем пошли по проходу. Задрав голову в шляпке с вуалью, она рассматривала изображение летящего Иисуса, и стук ее каблучков отдавался от древних стен.

Сказать или не сказать, думал Федор. Поймет или не поймет?..

То, что он пережил, было слишком огромным, и он не знал, как сказать об этом словами, но и промолчать было невозможно! Он должен был поделиться, и ему казалось, что она поймет его, не может не понять. Он был счастлив именно этим мгновением и тем, что именно она с ним рядом, и он хотел разделить это только с ней.

— Мам, — шепотом сказал он и поплотнее прижал к своему боку тонкую руку в черной перчатке. — Я… когда вошел… сразу увидел… и орган играл, и я, знаешь…

Он сбился и замолчал. Говорить было нечего.

— Что? — спросила мать. — Подожди, дай я брошу монетку!

И она остановилась возле деревянного ящика для пожертвований и стала рыться в сумочке. Федор сверху смотрел на нее.

Он не сможет никому и ничего рассказать, даже ей. Он пережил это один, вернее, они пережили это вдвоем с Ним, и это навсегда останется только между ними.

Мать ссыпала в прорезь горстку монеток и опять взяла его под руку.

— Ты хотел что-то мне рассказать?

— Со мной вдруг заговорил какой-то старик, пока я тебя ждал, — сообщил Федор. — Представляешь? Он рассказал мне притчу про каменотесов. Я тебе… потом расскажу.

На улице было влажно и не по-зимнему тепло, и с Сены вдруг прилетел плотный, пахнущий водой ветер, подхватил полы пальто, растрепал волосы. Мать остановилась и поправила на нем шарф, как будто он все еще учился в шестом классе и мог простудиться и пропустить четвертную контрольную!

В этот момент Федор так ее любил, что просто не знал, что с этим делать. Ну, просто понятия не имел, куда ему поместить любовь, которая решительно не умещалась у него внутри!

Он смачно поцеловал ее в щеку, прямо поверх вуали, и потом еще раз, в другую, и еще раз.

— Федя! — Она засмеялась и посмотрела ему в лицо. — Ничего не случилось?

Так много всего случилось, и он не мог ей рассказать!.. Он никому не мог рассказать.

Поэтому он просто взял ее под руку, они перешли улицу и на бульваре повернули вниз, к реке.

— А где твоя жена?

— В кафе. А твой муж пообещал, что подъедет чуть попозже.

— Куда подъедет?

— Да к нам сюда, на Левый берег! У него с утра какие-то партнеры, но меня он на встречу не позвал. Велел ехать за тобой.

— Он звонил, — весело сказала мать и с нежностью тронула свою сумку — видимо, именно там был телефон, по которому ей звонил муж, и она вот так его приласкала. — И никаких партнеров, Федька! Он все хлопочет из-за той иконы, хочет показать ее во Франции. Петр Ильич должен прилететь, он же здесь выставку организует, а икона в экспозицию не вошла, тематика другая! Исследования еще не закончились, ты же знаешь! А Олег хочет, чтобы ее показали просто так, отдельно от всей выставки, а для этого нужен зал, охрана и всякое такое! У него же идефикс, что она необыкновенная и волшебная, и ему хочется, чтобы ее видело как можно больше людей! Вот он и встречается с Мишелем Пазалем, еще, по-моему, с Болонже.