Виктор Пронин - Запрещенный прием

– Продлил, – сказал Зайцев. – На три дня. Но это было нелегко.

– Вполне достаточно. На меня сослался?

– Нет.

– Потому и нелегко. Ну, ладно, мне пора. Женихи ждут, невесты все глаза проглядели. – Он взял зонт, подошел к двери, остановился. – Для начала… Помести их в одну камеру. Пусть пообщаются. Соскучились небось.

– Ты хочешь сказать… Ты хочешь сказать… – От возмущения Зайцев не находил слов. – Да они сговорятся во всех подробностях! Да они…

– Все свои приемы ты уже на них испробовал? Убедился, что эти подонки тебе не верят, а верят друг другу? А теперь делай то, что говорю. И им будет приятно, и тебе спокойнее. Но не вздумай кого-нибудь из них вызвать на допрос.

– Но у меня всего три дня! – в отчаянии вскричал Зайцев.

– Пусть общаются.

И Ксенофонтов величественно вышел. Здание прокуратуры он покинул с таким достоинством, будто оба преступника уже написали явки с повинной.

Весь день он провел в редакции, принимая объявления, выписывая квитанции за оплату, готовя тексты в типографию, но все это время остро чувствовал, как терзается Зайцев, как хочет прийти к нему, каких усилий тому стоит сдержаться.

Вечером следователь все-таки позвонил.

– Ну? – сказал он. – И что дальше?

– Они вместе?

– С утра.

– Общаются?

– Не замолкают ни на минуту.

– Это прекрасно. Видишь ли, старик, последнее время жизнь предложила мне именно это занятие – сводить людей вместе. И я понял, что долгие годы занимался не тем. А теперь счастлив, видя, как расцветают лица людей, нашедших друг друга на тернистом и опасном…

– Они в самом деле счастливы. Во всяком случае, мне так показалось, когда я наблюдал за ними через глазок.

– Улыбались?

– Ржали.

– А вот это они напрасно, – посерьезнел Ксенофонтов. – Это они напрасно.

– И долго им так еще балдеть?

– Завтра утром одного вызывай на допрос. Я приду. И это… Один из них наверняка сильнее, да? Так всегда бывает. Один ведущий, другой ведомый. У этих тоже так?

– Да, что-то такое есть, – помолчав, ответил Зайцев, видимо, впервые задумавшись над этим обстоятельством.

– Кстати, как их фамилии?

– Тот, который постарше и позлее, – Яхлаков. Ну а второй – Цыкин. Этот, конечно, слабее. Он и молчит не столько потому, что сам держится, сколько Яхлакова побаивается.

– Надо же… Вот Цыкина и вызывай на допрос.

– О чем будет речь? Ведь подготовиться надо, материалы посмотреть, выстроить вопросы…

– Не надо их выстраивать, – перебил Ксенофонтов. – И готовиться не надо. Все необходимое я с собой прихвачу. Об одном предупреждаю – допрос будет долгим, на пару часов ты должен от других важных дел освободиться.

Ксенофонтов пришел в прокуратуру ровно в девять. Был он весь в светлом, на плече у него болталась почти кожаная сумка на «молниях», от самого разило каким-то сладким одеколоном, что Зайцева не столько развеселило, сколько озадачило, – никогда тот не злоупотреблял запахами.

– Прекрасная погода, не правда ли? – воскликнул Ксенофонтов.

– Ничего погода. Ну что… Начнем?

– А! Я и забыл! Конечно, старик, конечно! Вели вводить.

– Что значит вели? А что с ним делать будем?

– Беседовать будем. Как это чудесно – беседовать с незнакомым человеком! Сколько нового открывается, сколько неожиданного! Когда я работал журналистом…

Зайцев сосредоточенно набрал номер телефона, дождался, пока кто-то возьмет трубку, и бросил одно слово «давай».

– Одна просьба. – Ксенофонтов поднял палец. – Ни слова о деле. Ни единого. Молча сиди. Можешь иногда выйти покурить, к начальству сходи, засвидетельствуй почтение, начальство страшно любит, когда ему почтение выражают. Особенно когда это делают неуместно и неумело. Ловко выраженное почтение они могут и не заметить, а вот неожиданное, некстати высказанное… О! Они просто балдеют! Краска неописуемого наслаждения заливает их лица…

– Вводите! – бросил Зайцев, увидев заглянувшего в дверь конвоира. – Подождите в коридоре. – Окинув взглядом раскрытое окно, забранное решеткой из толстой арматурной проволоки, Зайцев сложил руки на столе.

Вошел Цыкин. Среднего роста, тощеватый, сутулый, с длинными нечесаными волосами. Вытянутое лицо, узко поставленные глаза, настороженный взгляд. Но явно проступала в нем и мелкая пакостливость, торжество – что, дескать, ребята, ничего у вас не получается?

– Садись, старик, – сказал Ксенофонтов, тронув Цыкина за локоть. – Вон там, ближе к окну, к свежему воздуху.

Цыкин диковато глянул на Зайцева, словно прося подтвердить необычное приглашение, и, лишь дождавшись, когда следователь кивнул, осмелился сесть.

– Так вот я и говорю, – продолжил Ксенофонтов, – высказывая начальству уважительные слова, ты повергаешь его в мучительные раздумья. Он впадает в панику. Он не знает – искренне ты сказал, не смог сдержать накопившийся восторг перед ним, подлизываешься или прощупываешь…

– Это очень интересно, – с трудом выдавил из себя Зайцев.

– Потому и рассказываю! – Ксенофонтов вынул из сумки пачку диковинных сигарет, от которых кабинет сразу наполнился запахом дорогого табака, щелкнул зажигалкой, прикурил.

– Ты начал курить? – спросил пораженный следователь, но Ксенофонтов не слышал – он уже угощал Цыкина. Тот не отказался, осторожно подцепил сигаретку искусанными ногтями, сунул ее в карман.

– Да кури здесь, старик! – воскликнул Ксенофонтов. – Я тебе на дорогу еще парочку подброшу. – Встряхнув пачку, он предложил Цыкину взять несколько сигарет, опять щелкнул зажигалкой. Цыкин опасливо затянулся, косясь на Зайцева. Тот неотрывно смотрел в стол.

Ксенофонтов придвинулся вместе со стулом к телефону, набрал номер, шало подмигнул Зайцеву, дескать, сейчас я кое-кому устрою.

Зайцев молча курил, и маленькие нервные желваки дергались на его щеках. Он не мог смотреть на Цыкина, который внаглую наслаждался сигаретой, не мог видеть Ксенофонтова, который бесконечно долго выяснял, где вчера была Валя, почему не позвонила, хотя позвонить обещала, а вот он, несмотря на свою нечеловеческую занятость, всегда находит время позвонить, потому для него разговор с ней куда важнее, чем для нее…

Не прекращая разговора, Ксенофонтов вынул из кармана конфету, неловко развернул ее одной рукой, уронил на коленку Цыкину, размазал, бросившись вытирать штанину, извиняясь, прижал ладонь к груди…

Зайцев с горькой усмешкой наблюдал за этой унизительной суетой. Но Ксенофонтов не видел улыбки следователя, быстро закончив разговор, он положил трубку и, вынув платок, оказавшийся до приторности душистым, опять принялся вытирать шоколадное пятно.

– Слушай, старик, – он виновато посмотрел на Цыкина, – ты уж извини… Не хотел…

– Да ладно, о чем разговор… еще пару сигарет дадите – и в расчете.