Татьяна Полякова - «Коламбия пикчерз» представляет

Я готова была рассказать ей правду, но Женька решила иначе:

– О вашем монастыре мы узнали от Кошкиной, а она от своего отца, вот мы и подумали – неплохое начало для статьи, преемственность и все такое.

Матушка, которая когда-то сама была журналисткой и, должно быть, помнила, что журналисты зачастую ведут себя так, точно мозги им стерилизовали еще в университете, спорить не стала, согласившись с Женькиной логикой. Она убрала квитанции в стол, а Женька сказала:

– Если не возражаете, мы зайдем завтра справиться о вашем звонке архитектору.

Матушка едва заметно кивнула и, поднявшись из-за стола, направилась к выходу. Опередив ее, я распахнула перед ней дверь и успела заметить, как соседнюю дверь поспешно прикрыли. «Значит, кто-то подслушивал, – почти удовлетворенно подумала я. – Ну и местечко».

На улице мы простились с матушкой. От огорода к нам шла пожилая монахиня, осторожно ступая, точно каждый шаг причинял ей неудобства.

– Ты что здесь? – спросила ее настоятельница.

– Наталью ищу, – смиренно ответила та.

– Наталья! – громко позвала матушка.

Мы удалялись от дома весьма неспешно, ожидая развития событий. Наталья появилась на крыльце.

– Да, матушка, – и затараторила: – Сестра сказала полы помыть, вот я…

– Иди помоги в церкви.

Далее разговор мы не слышали, Наталья пошла по тропинке в церковь, а настоятельница и пожилая монахиня продолжали о чем-то говорить, поглядывая то в ее сторону, то в нашу.

– Прекрати то и дело оборачиваться, – шепнула я Женьке.

– Как впечатление? – спросила она. – По-моему, мы на верном пути.

– То, что из монастыря звонили, мы и так знали, не пойму, чему ты радуешься?

– Положительно, тут есть какая-то тайна. И Наталья эта…

– То, что здесь все за всеми шпионят, почти факт, только какое это отношение имеет к Кошкиной?

– А вдруг матушка с ней виделась?

– И соврала? Трудно в это поверить.

– Хорошо, трудно так трудно, хотя она живой человек, а человеку свойственны пороки. Особенно мелкие и во благо обители.

– Надо было ей правду рассказать, – заметила я.

Мы уже вышли из ворот, я направилась к машине, но подружка неожиданно устроилась на зеленой травке, и я последовала ее примеру. Женька сорвала травинку и стала ее жевать, попутно отвечая на мой вопрос:

– Это было бы неосмотрительно с нашей стороны. Вряд ли бы ей понравилось, что убийство Кошкиной как-то связали с ее монастырем. Тогда мы правды точно не услышим.

– Ей Петечка звонил. Ты что, забыла?

– Звонил, да только ничего не объяснил. Я думаю, Кошкина была тут в мае, сразу после похорон отца, и с кем-то из монахинь или послушниц завязала знакомство. Вот эта знакомая ей и звонила. Если мы ее найдем…

– Ты мне лучше вот что скажи, – вздохнула я. – Ты действительно собираешься остаться ночевать?

– Конечно. Мы же еще ничего не узнали.

– А как же паромщик?

– Я бы этому пустобреху… привидений здесь нет, это ясно. Граждане живут вполне нормальные, значит, и нам ничего не мешает отдохнуть в этом раю пару дней. Посмотри, природа какая…

– Пару дней?

– Ну, если раньше не управимся. Волков сказал, что гостиница приличная. Будем отдыхать.

– Судя по царящим в монастыре порядкам, узнать, с кем предположительно могла свести дружбу Кошкина в свой приезд сюда, будет очень трудно. Если мы начнем приставать к монахиням с разговорами, матушка нас быстро выставит за ворота. Да и была ли здесь Кошкина, не ясно.

– Вот и займемся выяснением.

Женька поднялась, отряхнула джинсы и потопала к машине.

Через десять минут мы въезжали в деревню, хотя определение «деревня» данному населенному пункту подходило мало. Дома вокруг добротные, двухэтажные, дорога выложена булыжником. Тротуары тоже из булыжника. Во всем чувствовался порядок и вековой уклад. Привычных деревенских домов, деревянных, в три окна, мы пока не видели. Должно быть, раньше это было большое село. Озеро, монастырь рядом, наверное, паломники были тут частыми гостями. После революции монастырь закрыли, и жизнь точно замерла, а после войны, когда все мужское население погибло на фронте, село и вовсе потеряло свой статус и перешло в разряд деревень.

Я очнулась от своих фантазий, когда Женька, толкнув меня в бок и ухмыляясь, заметила:

– А у них тут весело.

Возле дома, мимо которого мы проезжали, на скамейке сидел дедок в сером костюме тридцатилетней давности, в розовой рубашке, аккуратно застегнутой на все пуговицы, и почему-то в калошах. Он лихо выводил на губной гармошке веселый мотивчик, хитро поглядывая из-под лохматых бровей.

– Надо спросить, где у них гостиница, – сказала Женька, останавливая машину.

В этот момент на крыльце появилась женщина, на вид ей было что-то около шестидесяти, высокая, крепкая, с косой, уложенной вокруг головы наподобие короны, в простом цветастом платье и ярком переднике.

– Вальтер, – позвала она, перекрикивая музыку. – Идем обедать.

Мужичок радостно гукнул, поднялся, подмигнул нам и заспешил к крыльцу.

– Простите, – сказала я. – Вы не подскажете, где гостиница?

Мужчина гукнул вторично, помахал нам рукой и скрылся в доме, женщина все еще стояла на крыльце, держась за дверную ручку, и хмуро разглядывала нас.

– Простите, – громче повторила я. – Мы ищем гостиницу.

– А вы кто? – без намека на доброжелательность спросила женщина. Женька, которая успела выскочить из машины, направилась к ней, надеясь разжиться сведениями, и охотно сообщила:

– Мы журналисты.

– Журналистов нам только и не хватало, – перебила ее женщина. – Носит здесь кого ни попадя. – И с треском захлопнула дверь.

– Не скажешь, что гостям тут рады, – заметила Женька, возвращаясь в машину.

– Тебе обязательно надо было говорить, что мы журналисты? Вдруг у них к твоим товарищам по перу уважение отсутствует?

– Что ж теперь делать-то, раз матушке сказали, что из газеты? В таком месте, поди, ничего не скроешь. Опять же, народ общаться с нами любит, власть поругать, пожаловаться.

– Наверное, ей жаловаться не на что. И власть она любит.

– Ну, уж это вряд ли. Власть никто не любит, даже сама власть. Ладно, будем искать.

Мы стали подниматься в гору. Два дома справа стояли с заколоченными ставнями. Напротив них – дом еще крепкий, с выбитыми стеклами, крыльцо заросло крапивой. Дальше дома выглядели жилыми, но людей вокруг было не видно, а тишина стояла такая, что становилось не по себе, вроде бы людей тут и вовсе не было. Только шум строительных работ, доносившийся из монастыря, настраивал на оптимистический лад, хотелось произнести нечто вроде «всюду жизнь» или еще какую-нибудь глупость.

На зеленой лужайке перед очередным домом паслась привязанная к старой липе коза. Заметив нас, издала протяжное «ме-е» и припустила прочь, насколько позволила веревка.