Галина Романова - Стервами не рождаются!

— Кто? — на всякий случай спросил Сенька.

— Это я…

Если бы сейчас, накануне зимы, прогремел гром или лужайка перед домом начала покрываться белыми ландышами, Сенька изумился бы меньше.

— Верка!!! — не веря глазам, выдохнул он и еле успел подхватить шагнувшую к нему через порог женщину.

— Сеня! — жалобно попросила она и всхлипнула. — Спрячь меня, пожалуйста! Спрячь!

— Он бил тебя?! Говори! — Сенька тряхнул ее за плечи, пытаясь заглянуть в лицо, которое она усиленно прятала под платком. — Он бил тебя опять?!

— Д-да, — заикаясь, выдавила она еле слышно и стянула с головы мягкую пуховую шаль. — Но это в последний раз…

— Ах, сволочь!!! — взревел Сенька, навсегда похоронив миф о своей флегматичности. — Я убью его!!!

Веркино лицо, которое он держал в своих руках несколько часов назад, которое он украдкой от Олега нежно поцеловал дважды, было сплошь покрыто синяками. Левый глаз почти заплыл, белок правого был красным от лопнувшего сосуда. Губы опухли и покрылись коркой из запекшейся крови.

— Веруня, милая, — от жалости горло его перехватило, и Сенька почувствовал вдруг, что еще немного и он зарыдает как женщина от жалости к ней. — Что же он с тобой сделал?! Зверь!!! Я его убью…

— Поздно… — Верка попыталась улыбнуться растрескавшимися губами и тут же от боли сморщилась. — Идем в дом.

Сенька провел ее в крошечную гостиную, снял пальто, заметив, как она вновь дернулась от боли, и усадил в старое глубокое кресло подле печки.

— Ты посиди, я сейчас, — засуетился он, вешая пальто на вешалку, ставя чайник на газовую плитку и попутно одергивая завернутую скатерть на обеденном столе. — Я все быстро организую. Ты прости меня, Вера, ты прости меня! Я не должен был уходить. Не должен…

— Сеня, — негромко позвала она и постучала по краешку дивана, упирающемуся в боковинку кресла. — Подойди сюда, пожалуйста…

Что-то в ее тоне было особенное. Сенька остановился будто вкопанный посередине кухни и попристальнее вгляделся в нее.

Что-то действительно изменилось. И дело даже не в ее внешности, которую его друг-приятель подрихтовал до неузнаваемости. Изменилась сама Верка. Исчезла затравленность — на смену ей пришла уверенность, непонятно куда испарилась нервозность — ее сменило удивительное спокойствие. И хотя Верка сейчас явно подавлена, прежнего чувства безысходности не заметно.

— Вера, — Сенька подошел к креслу и опустился перед ней на колени. — Скажи мне — ты насовсем?

— Да, — просто ответила она, сложила руки на коленях, и он впервые обратил внимание — какие у нее маленькие изящные кисти. — Если ты меня не прогонишь…

— Я не верну ему тебя, — твердо ответил Сенька и уронил лицо в ее ладони. — Пусть мне придется убить его, но я тебя не отдам.

— Тебе не придется его убивать, — она ласково провела по его волосам. — Какие у тебя мягкие волосы, боже мой. Ты очень добрый…

— Ты думаешь, он отдаст тебя? — Сенька легонько качнул головой. — Олег не тот человек, чтобы сдаться без боя…

— Он проиграл последний бой, — перебила его Вера, не переставая теребить его волосы. — Я застрелила его…

— Ты, может быть, до конца еще не поняла!.. Что-о-о?! — не сразу дошло до него сказанное, Сенька онемел.

Он выкатил на нее глаза и несколько мгновений молча открывал и закрывал рот, не в силах выговорить хотя бы слово. Услышать подобное заявление, и не от кого-нибудь, а от Верки, было для него настоящим шоком.

— Ты напуган? — тихо спросила она. — Не бойся милый, ничего не бойся. Если понадобится, я пойду в милицию и все расскажу. Но думаю, что все и так обойдется.

— Что ты имеешь в виду? — наконец выдавил он.

— Следы преступления будут похоронены под толстым, толстым слоем пепла. — Она горько усмехнулась. — Я сама подожгла дом, который строила вместе с ним своими руками.

— О боже! Час от часу не легче! — Сенька поднялся с колен и, усевшись на диван, уткнул подбородок в сцепленные кисти рук. — Ты убила мужа, затем подожгла дом… Кто бы мог подумать…

— Что тихая, молчаливая, всегда покорная Верочка вдруг в одночасье превратится в страшную злобную мстительницу, — продолжила за него она. — Э-э-х, милый. Мы ведь стервами не рождаемся. Нас жизнь такими делает. А все больше ваше кобелиное племя. Ведь истинное предназначение женщины дарить жизнь, а не отнимать ее. Заботиться о семейном очаге, а не рушить его своими руками. И каждая женщина изначально, будь она последней неприспособленной к жизни никудышкой, подсознательно стремится к этому. Она хочет выйти замуж, рожать любимому мужу детей. Она хочет, чтобы дом ее был полная чаша. Чтобы муж и дети были сыты и веселы. Но не у каждой, далеко не у каждой так получается. Что-то начинает идти наперекосяк, когда муж попадется изверг, или гуляка, или пьяница. И приходится ей взваливать все на себя. Приходится из милой, прелестной, улыбчивой и доброй девушки превращаться в добытчицу, воспитательницу, кухарку, прачку, поломойку и так далее и тому подобное. И не многие выдерживают это, оставаясь по-прежнему добрыми и понимающими, а постепенно стервенеют от жизни такой скотской, черствея душой и разрушаясь телом. И уж тут-то на арену выходите вы — мужчины. И что тут начинается!

— Что?..

— Как вы нас начинаете клеймить! И бедные-то вы, и разнесчастные! И жены-то у вас не те, о каких мечталось. И понимать-то вас никто не понимает! А что в вас понимать-то? Что?! Что, не выдержав жизненного напряга, превращаетесь в слюнтяев? Или что превратив свою женщину в тягловую лошадь, все чаще бросаете сальные взгляды на молодых и необъезженных? А ведь никому из вас не приходит при этом в голову, что эта милая беззаботная красотка с годами превратится в такую же стерву, как и все остальные замученные русские бабы… — Вера замолчала, теребя концы платка, затем медленно поднялась и пошла к выходу. У самой двери она остановилась и, обернувшись на словно окаменевшего Сеньку, попросила: — Ты не суди меня, Сеня, слишком строго. Сил моих больше не стало. Меня бог терпением не обделил, но и его оказалось недостаточно, чтобы сносить все это. Прощай…

Она открыла дверь и вышла.

Сенька сидел не столько ошарашенный ее признанием, сколько ее монологом. За все время знакомства, а знал он ее лет пять, никак не меньше, Верка двух-трех слов за день мало когда произносила, а тут такое… Вот уж поистине: чужая душа — потемки. А женская душа — это вообще омут. Он с шумом выдохнул воздух и только тут наконец сообразил, что она ушла. Сорвавшись с места, он кинулся за ней следом и нагнал ее уже у забора. Верка как раз снимала проволочную петлю, поддерживающую калитку.

— Эй, женщина, — окликнул он ее. — Ты далеко собралась?

Вера обернулась, посмотрела на него внимательно и просто ответила: