Наталья Солнцева - Зеленый омут

– Дышит, кажись! Ну, слава Богу! – произнес с облегчением незнакомый, чужой голос. Ее поволокли куда-то, причиняя новую боль, и спасительное забытье пришло ей на помощь.

Она очнулась в темной пещере, каких много было по берегам реки. Они служили неплохим естественным укрытием, более удобным, чем палатки. Двое мужчин сидели у огня, кипятили чай. Запах душистых трав вызвал желание пить. Она невероятным усилием повернула голову, пытаясь увидеть свою руку. Это не получилось. Тогда она вложила всю свою волю в то, чтобы приподнять руку, и застонала от разочарования. Браслет исчез! Значит, она не ошиблась, и то был не бред. Кто-то неизвестный завладел ее браслетом. Может, один из тех, что сидят у огня?

– Стонет! – обрадовался один из мужиков. – Живая, значит!

Над ней склонились два немолодых лица с полными сочувствия и жалости глазами.

– Ванька! – сказал тот, что постарше. – Неси кружку с чаем! Целебная травка, она все хвори как рукой снимет!

Прошедшая ночь заставила Лесю вновь пережить прошлое, которое так хотелось забыть. Забыть навсегда! Тогда, медленно выздоравливая в сухой, пахнущей хвоей пещере, она вполне осознала свою потерю. Она выпала из жизни, как еловая веточка, кружащаяся в речном водовороте. К прежнему возврата не будет.

Она забыла, кто она, кем была до того, как водяная пена отняла у нее дыхание. Все, что было ей дорого, осталось там, в забытом ею мире. Ее там любили, и она любила. Это ощущение любви, – сладкая и нежная песня, полная печали, – осталось. Но все остальное она потеряла. Она не могла вспомнить, кто звал ее там, сквозь грохот и шум водопадов. Потом у нее отняли браслет. Не эти мужчины, что принесли ее в пещеру. Кто-то другой, неизвестный. Она знала это точно.

Мужчины разговаривали между собой, расспрашивали ее о чем-то. Она не понимала, о чем. А если и понимала, то сказать ей было нечего. Да и не хотелось. Постепенно, не сразу, она заметила, что когда они замолкают, отчаявшись чего-либо от нее добиться, она продолжает слышать их внутренние монологи. Они как бы говорят сами с собой. У старшего, которого звали Илья, была жена, с которой он постоянно беседовал, называя ее самыми ласковыми именами. Он без памяти любил ее, но никак не мог проникнуть в ее душу. Она закрыла себя от него, и от всех остальных тоже. Она жила сама по себе, как лилия, прекрасный цветок, который стебель и корни прячет от чужих глаз.

Второй, Иван, был добрый чудак. Он все мечтал найти какой-то клад на дне озера. Жена от него сбежала, и он растил двух дочек вместе с матерью, которую почему-то называл баба Надя.

Когда мужики привели ее в свой дом, она уже почти все про них знала. И про их родню тоже. И про соседей, и про лес, и про травы, про лесной дом и сторожку. Она убедилась, что ее тоже отлично понимают без слов. Стоило ей чего-нибудь захотеть или о чем-то подумать, как тут же все получалось именно так, как было нужно. Она не догадывалась, что такая способность есть только у нее, и что другие устроены иначе. Она решила, что говорить – это лишнее, и отказалась от речи. К тому же разговоры – были из прошлой жизни, которую она потеряла. Они напоминали ей о потере и причиняли этим боль. Они остались там, за речными порогами, как и все остальное, к чему возврата не было. Так она решила. Твердо и бесповоротно.

В селе ее назвали Лесей, и пришли к выводу, что она немая. Ее это вполне устраивало. Поначалу она жила в лесном доме, а потом с радостью согласилась перейти в отдельный домик. Ей нравилось одиночество. Внутренние разговоры людей, которые они вели сами с собой и с другими, их запутанные мысли утомляли ее, мешали ей размышлять. Она уставала от их разноголосицы. И с удовольствием уединялась. Она заметила, что когда она людей не видит, то перестает их и слышать. В крайнем случае, приходилось сильно напрягаться, чтобы услышать кого-то, кто был далеко. А напрягаться Лесе не хотелось.

Баба Надя даже заявляла в милицию, чтобы разыскали родственников Леси. Ее фотографию печатали в газете, но никто так и не отозвался. Леся отнеслась к этому равнодушно. Родственники тоже были из прошлой жизни, и она не хотела их видеть. Хорошо, что никто не узнал ее и не откликнулся. Она стала совсем другая, и лицо у нее тоже стало другое. Никто не знал этого ее нового лица. С фотографии смотрела другая женщина, не та, что утонула в реке.

Однако, пора было идти. Леся посмотрела на себя последний раз в зеркало и вышла. Холодный ветер обжигал ее лицо, сыпал густым мокрым снегом. Дороги почти не было видно.

В окнах дома бабы Нади горел свет. Леся, с трудом преодолевая волнение, открыла тяжелую дверь. Ее сразу охватило тепло, запах дров, можжевельника и сладкого сдобного теста. Баба Надя пекла свои знаменитые пироги. Как же! Гости приехали! Надо не ударить в грязь лицом! Леся улыбнулась: как все это знакомо! Впрочем, пироги она любила и ела их с огромным удовольствием.

За столом сидели все свои, кроме мужчины, которого она видела мельком на похоронах и незнакомой пожилой женщины, которая почему-то плакала. Это и были гости.

Таисия Матвеевна не могла сдержать слез. Она с порога узнала Элину. Сердце бешено заколотилось, и она испугалась, что начнется приступ и все испортит. Сердце у нее стало совсем плохое. Она не сводила глаз с вошедшей молодой женщины, которая была и не была Элиной. От Элины у нее остались только глаза, но смотрели они теперь по-другому. Только в самой их глубине затаились страсть, неистовство и застенчивость, – редкое, почти невозможное сочетание, выдававшее прежнюю Элину.

Таисия Матвеевна поразилась тому, как Сиур сумел узнать ее приемную внучку в этой совершенно изменившейся женщине. Ведь он видел только фотографии! Конечно, он сомневался. Только такой человек, как он, умеющий видеть не столько наружность, сколько внутреннюю сущность людей, мог заподозрить, что Леся – это Элина. Никому другому это попросту не пришло бы в голову! Какое счастье, что дела привели его в эту лесную деревню! Какое удивительное совпадение!

Леся посмотрела на всех своим таинственным взглядом, и вздохнула. Иван подал ей чистую тарелку и чашку с чаем. Все молчали. Даже баба Надя.

Лида сразу поняла, что Таисия Матвеевна узнала Лесю. Она почувствовала, что за Лесиным внешним спокойствием скрывается внутренняя борьба, которую та вела сама с собой. И это была правда. Леся не понимала, почему она не чувствует радости от того, что напротив нее сидит ее бабушка, которая почему-то боится об этом сказать вслух. Она привезла ей фотографию Алеши. Вот это оказалось невыносимо больно!

Леся изо всех сил сжала в руках чашку, так, что косточки побелели.

– Дайте! – сказала она и протянула руку. Чашка с чаем пролилась на белую праздничную скатерть бабы Нади. Все, что называется, потеряли дар речи.