Анна Малышева - Пианино из Иерусалима

Александра, известившая службу спасения о том, что в запертом доме находится беспомощный больной человек, в тот миг боялась не того, что он погибнет без еды, лекарств и ухода. Она боялась Магра. Сам Артур Камински никогда никуда бы не позвонил, в этом она была уверена. То, что он некогда совершил, поселило в нем вечный страх перед посторонним вниманием. Перестав быть собой, этот человек не стал никем другим. Он вызывал у нее жалость и отвращение, и все же художница не могла допустить, чтобы он погиб – насильственным путем или естественным. Она узнала, в какую больницу его доставили, и звонила туда каждый день, узнавая о состоянии больного. К нему не пускали, но разрешили передавать средства для ухода.

– Никакого смысла к нему ходить, – заявила ей дежурная медсестра, принимая очередной пакет. – Он даже не помнит, как его зовут. Ничего не помнит вообще. И все хочет рисовать.

В следующий пакет Александра положила большой альбом и цветные карандаши. Дежурный врач одобрил:

– Правильно, терапия искусством!

В конверте, который оставила ей Маргарита Магр, лежала тысяча долларов. Обзвонив частные подмосковные пансионаты, Александра поняла, что этих денег хватит максимально месяца на три, даже при самых скромных условиях. У нее возникала мысль обратиться в британское посольство, но она откладывала звонок со дня на день. У нее на руках оказался совершенно посторонний человек с документами на чужое имя, впавший в деменцию иностранец, да к тому же – она не сомневалась в этом – убийца.

– Я подумаю над этим, – повторила она на прощание, разглядывая крошечную наряженную елочку на посту медсестер. – Я его заберу.

Рядом с елочкой на стойке она заметила знакомую цветную обложку большого формата. Это был ее подарок Артуру Камински. Подойдя к посту, Александра перелистала альбом, разглядывая страницы, сплошь исчерканные резкими каракулями, наползавшими друг на друга с немой бессильной яростью. Кое-где бумага была прорвана – так сильно нажимали на карандаш державшие его пальцы.

Артур Камински, забывший оба своих имени, больше не был художником.

…Новогодняя елка у нее все-таки появилась, и в этом был виноват Стас. Скульптор по собственной инициативе приволок ей такую пышную сосну, что Александра испугалась:

– Ты ее что, в лесу срубил?!

– На елочном базаре купил. – Стас набивал ведро обломками кирпичей, которые притащил в мешке. – Две сосны купил, последние взял. Одну тебе, другую Юлии.

– Да у меня и игрушек-то нет!

Стас установил сосну. Дерево было слишком высоким и тяжелым, заваливалось то направо, то налево. Наконец, его привязали к батарее.

– Игрушки не проблема, – заверил художницу Стас, любуясь сосной, – игрушки принесу. У Юлии полная кладовка елочных причиндалов. Вчера разбирали – я обалдел. Есть столетней давности.

– Если она захочет продать – найдется покупатель. – Александра вдыхала смолистый аромат, которым сосна наполняла кухню. Поставить дерево в комнате она не разрешила – раскидистое дерево лишило бы ее возможности передвигаться. – А лично мне ее игрушки столетней давности не нужны. А Марья Семеновна как же? Будет Новый год одна встречать?

– Зачем? – скульптор заботливо поправил вновь покосившуюся сосну. – Юлия ее к нам пригласила. Марья сказала, придет.

Марья Семеновна отыскала своего опального подопечного очень быстро. У нее было невероятное чутье, она всегда знала, кому надо позвонить, чтобы найти Стаса. На этот раз она позвонила сразу Александре, и та не стала скрывать правды. К тому же врать Марье Семеновне было вообще невозможно.

Суровая нянька скульптора немедленно приехала тогда из Пушкино, но страшная сцена, которой ожидала Александра, так и не разыгралась. Юлия Петровна, с ее сиреневыми локонами, манерными ужимками и детским кокетством, неожиданно понравилась несгибаемой наперснице Стаса. Марья Семеновна не стала настаивать на его возвращении и удалилась без скандала. Стас был ошеломлен и даже как будто разочарован. Александра над ним посмеивалась:

– Того и гляди она вас благословит. Что будешь делать? Женишься?

– Ты с ума сошла?! – Скульптор озадаченно растирал ладонью багровеющий шрам на лбу. – Это не для меня. Они с Марьей спелись, вот в чем беда. Заговор!

Стас и сейчас выглядел озабоченным. От его прежней беспечности античного героя не осталось и следа.

– После праздников сбегу, – решительно заявил он, отмывая намыленной мочалкой пальцы, испачканные смолой. – Все равно куда. Может, в Питер махну до весны. Пусть они обе успокоятся. А то сидим иногда втроем, пьем чай с вареньем, они переглядываются… Прямо жутко. Чувствую себя в кругу семьи. Лучше бы Марья меня побила, как обычно.

– А почему прямо сейчас не уедешь? – осведомилась Александра.

– Это значит разбить Юлии сердце. – Стас снова намылил мочалку. – Пусть встретит праздник в хорошем настроении. Хотя этот Новый год больше похож на Восьмое марта.

Вытирая руки, он поинтересовался:

– Ну, а у тебя что нового?

– Да ничего совершенно. – Она подала ему чистое полотенце. – Зарабатываю по мелочам. За весь декабрь был всего один неплохой аукцион, да еще…

Художница осеклась, и Стас закончил за нее:

– Это дурацкое пианино, да? Ты хоть хорошо на нем заработала?

– Более чем, – отмахнулась она. – Знаешь, у этрусков была такая казнь – тело жертвы привязывали к убийце, да так и оставляли. Смотреть глаза в глаза. Вот это пианино под окнами и было чем-то в таком роде. А я, получается, выступила в роли палача. И это хорошо оплатили. Я могла бы получить еще больше, но отказалась.

– Люди судят о человеке, глядя на то, что он приобрел, а Господь – глядя на то, от чего он отказался, – внезапно вымолвил Стас.

– Как-как? – переспросила художница.

– Это не я сказал, это я был на одних похоронах. – Скульптор возвел к потрескавшемуся потолку младенчески ясные голубые глаза. – По работе приехал – не всегда удается посмотреть на клиента в натуральном виде, а тут успел. Вдова пригласила. Обычно ведь приходится работать по фотографии, а скульптура трехмерна, ну и сходство получается приблизительное… Там много речей говорили, ну, я и пополнил свой культурный багаж.

Он тряхнул кудрями, изрядно посеченными сединой:

– Кстати, об этрусках – а что с тем мужиком, которого ты хотела гвоздодером из дома выковыривать? Он в себя-то пришел?

– Не целиком, – вздохнула Александра. – Теперь это чистый холст. Ничего не помнит. И родни никого. Забрать из больницы некому. Не поможешь мне его в пансионат отправить? Месяца на три денег хватит.

– Ради тебя – все что угодно, ты знаешь, – заверил ее Стас. – Еще с Марьей посоветуюсь, она в таких делах разбирается лучше, чем ты да я. А что через три месяца будет?