Журнал «Искатель» - Искатель, 2018 № 08

Лично я на Пашином месте дома бы остался. Зачем мне Испания? Или Китай? У них, вон, кошки голые, а у нас яйца золотые.

— А интеллигенция? — вскидывается, выводя меня из задумчивости, Жора. — Уничтожили интеллигенцию, сделали из борцов за свободу кривляк и шутов.

— Они сами себя превратили в шутов, в Репетиловых, шумим, братец, шумим, всех долой да все пропало. Нет такого класса и никогда не было. Были совестливые и порядочные люди. Они и сейчас есть.

— А как же борьба с имущественным неравенством?

— При чем здесь интеллигенты? Здесь государство должно регулировать. Законами.

— А если законы не исполняются? Не надо бороться?

— Ты вот недавно рассказывал про полицейского, который с тебя деньги взял за обгон в населенном пункте. С кем будешь бороться? С гадом-полисом или с собой, нарушителем? Давай пироги есть, чай остыл, — подвел черту под диспутом Паша.

С интеллигентами, хозяин, у тебя тоже затык. По моему мнению, была интеллигенция классом или нет, только утратила она нынче свое главное историческое качество — стыд. Я долго не мог просечь эту эмоцию, поскольку животные ее не имеют. Мы не прячем гениталии, не скорбим, если обидели собрата, не унываем по поводу отсутствия у соседей нормальных жилищных условий при наличии таковых у себя. Людям же свойственно стыдиться. Половых органов — издавна, собственного поведения — в процессе эволюции сознания, собственных недостатков и достоинств до сердечной боли — русской интеллигенции. Подозреваю, что третья форма индивидуального стыда накладывается на поиск общей справедливости, иначе не ставил бы хозяин «как им не стыдно обманывать народ» на одну доску с «они окончательно дискредитировали понятие справедливости». Возможно, и так, только стесняюсь спросить: «Если ты, Жора, считаешь себя интеллигентом, какого ж тогда ты, белый и пушистый, занимаешься мелким щипачеством?» Припоминаю хвастовство жене про реализацию контрабандных хабэшных футболок: челнок из Узбекистана отдал их в магазин по сто пятьдесят рублей, а ты, минуя Валеру, загнал по триста. И считал это чуть ли не геройством. Известно мне и про польскую контрафактную косметику с ведома Валеры, и про вьетнамские рубашки «Лакоста» без ведома. Что до народа, за который интеллигенция многие лета болела и который, прав Паша, ныне переродился в людей с конкретными проблемами, то болеть конкретно, доложу вам, совсем не то же самое, что болеть вообще.

13 мая, поздний вечер

Отец на даче, сын заходил навестить мать. Щелк: портрет молодого человека и пожилой женщины с котом.

Митя входит, целуется с мамой, снимает в прихожей куртку и ботинки, смотрит сквозь сидящего на коврике меня, переступает, идет в ванную помыть руки, возвращается, ногой отодвигает, словно половую тряпку, нас с ковриком, достает из кармана куртки черный глянцевый айфон и, автоматически прокручивая его в пальцах правой руки, словно завзятый картежник колоду, перемещается в гостиную. Там, на накрытом праздничной льняной скатертью столе, томятся в ожидании перманентные пироги, специально приготовленная к приходу дорогого гостя снедь, маринованные грибочки с дачи и бутылочка домашней настойки на сливе. У столь же истомившейся в дверях комнаты хозяйки расплывшиеся в улыбке губы диссонируют с виноватыми глазами. Усевшись за стол, она принимается накладывать в сыновью тарелку побольше мяса, риса с подливой, эксклюзивного зеленого салата, сохраняя на лице улыбку и вину. Лицо сына не имеет выражения.

— Как дела, Митюш? Сливяночку будешь? Грибочки?

— Нормально. Нет, я же за рулем. Грибочки погодя.

— Как дома? Ну, твое здоровье.

— Нормально. Спасибо.

— На работе тоже нормально? Я ни разу от тебя не слышала, как ты набираешь профессиональные знания, — глаза становятся жесткими. — Ты ведь и выставки должен посещать. И театры.

— Я с тобой и на выставки находился, и в театры, и вообще намаршировался. Ты всегда лучше знала, что мне надо.

— А что, не знала?

— А что, ты меня спрашивала, нужны ли мне твои знания? Согласен ли я с твоим выбором для меня факультатива или института?

— Зато художественная школа, куда я тебя за уши тянула, помогает теперь в твоей профессии.

— Помогает, мам, помогает. Только лучше бы я в футбольную секцию ходил.

Митя выставляет против Шуриных стрел щит раздражения, что привносит в трапезу напряженность. Молчаливо пожевав, Шура активизирует процесс пищеварения стопочкой сливянки, после чего стирает салфеткой с губ салатные листочки:

— С тобой о книжных новинках хотя бы можно поговорить? Ты вообще книжки читаешь?

— Вообще читаю. В частности, по профессии.

— А художественную литературу?

— Нет. Почти нет.

— Ты понимаешь, что так можно деградировать?

— Деградировать, мам, можно от дилетантизма. Читать, читать и оставаться просвещенным олухом.

— Но ведь книги делают жизнь интересней!

— У меня она и так интересная.

— Митя, ты себя обкрадываешь.

— Да нет, просто я состою не в твоем клубе по интересам.

Широко гуманитарно образованная Александра Владимировна не находится, что ответить добровольно отказавшему себе в наслаждении художественным чтением Дмитрию Георгиевичу, и спрашивает просто сына:

— Ты когда в следующий раз придешь, Митюш?

— Не знаю, мам, как сложится.

— Ну ты хотя бы звони, хотя бы раз в неделю, мы и скучаем, и мало ли что может случиться, немолодые уже.

— Ладно. Вам бы к врачу сходить, провериться.

— Да, придется, наверное, сходить. Папе на даче надо бы помочь, крышу на сарае перекрыть, протекает. Он скоро вернется, может, ты его дождешься?

— Слушай, извини, времени совсем нет.

Лежащий рядом с тарелкой айфон сотрясается от рычания Cannibal Corpse, мать вздрагивает, сын, великодушно смотря на нее, проводит пальцем по экрану:

— Алло. Я же предупреждал, что съемка может сорваться из-за погоды. Нужен пленер, как у импрессионистов, много света, а на завтра облачность сплошную обещают. Да, вы внесли предоплату, ничего не отменяется, солнышко выглянет, и сразу побежим. Не волнуйтесь. Нет, не надо. До свидания. Извини, мам. На дачу не знаю, как смогу вырваться, видишь, работа. Халтуры задолбали. А вы наймите на крышу-то, деньги у вас вроде есть, бабушкину квартиру сдаете. Если что, скажи, я подброшу.

— Да, придется, наверное, нанять. Что ты, спасибо, денег хватает.

Так вышло, что все объединяющие темы оказались под запретом. О жене, о внучке, о работе — ни-ни. Остались формальные «очень вкусно», «бери добавку», «грибочки хороши», «что-то в этом году весна запоздала». Поев, испив чаю с пирогами и позвонив жене с предупреждением о скором прибытии, сын, прощаясь с матерью в коридоре, меряет меня взглядом: