Журнал «Искатель» - Искатель, 2018 № 08

— Простите…

— Простите! Неучи… Понаехали… Писаки…

Смылся. Сам писака. Что ж ты в книжке о собственных житейских воззрениях так неожиданно, на пороге великих свершений, издох? Дальше не сочинялось? И хозяин твой исчез в неизвестном направлении. Мои-то здесь, при мне. Так, берем фотик… Не могу, расстроил, зараза, теперь несколько дней буду сам не свой.

23 марта

Берем, значит, фотик, щелк — стереоскопическая фотография. Хозяин, Георгий Алексеевич, для жены и друзей Жора, 55 лет, внешность римского центуриона, джинсы, рубашка в мелкую серо-синюю клетку. Хозяйка, Александра Владимировна, для мужа и подруг Шура, ровесница хозяину, старается следить за собой, но в последнее время заметно погрузнела, на фотопортрете в не новом, но элегантном сиреневом платье, общую джинсовую униформу и в пир и в мирона не приемлет. На мой взгляд, хозяйкины переживания по поводу внешности совершенно напрасны. Дородность под стать поэтессе Анне Ахматовой в зрелые годы, плюс вкус и умение носить вещи, «что мое, то мое, всегда могла из простенькой кофточки и перелицованной юбочки создать ансамбль не хуже Диора», — самое время на пенсии расширить сознание и купить джинсы свободного покроя.

Свел девятнадцатилетних студентов разных вузов стройотряд, распространенное в социалистические времена место мобилизации молодежи на общественные работы. Через год состоялась свадьба, оставившая отпечаток на черно-белой фотке в гостиной. Хрупкая университетская филологиня в струящемся платье под руку с крепким будущим горным инженером в мешковатом костюме несовременно красивы, сосредоточены, чистый комсомольский взгляд устремлен в будущее. Сказать по совести, будущее было к ним благосклонно. Мне нравится слушать их байки про безбашенное студенческое время, про Москву, когда она была их городом, про обустройство скромного быта в оставленной Шуриными родителями квартире. Сами родители потеснили Шуриного дедушку, одинокого и совсем пожилого, занимавшего огромную комнату в пятикомнатной коммуналке на семнадцать жильцов в старинном двухэтажном доме на Тишинке. В семейных альбомах, которые я периодически пересматриваю с коленей хозяйки, есть и дом, и комната, перегороженная ширмами и шкафами, и вся квартира, до послереволюционного уплотнения принадлежавшая известной медицинской фамилии дедушки. Жора переехал к Шуре из окраинной хрущевской однушки, которую делил с мамой, старшее поколение погибло на священной войне, а воспитавшая маму тетка умерла еще до Жориного рождения. Патриарх тихо отошел, не застав крушения империи, следующие же, пережив тяготы военною и послевоенного периодов, хоть и производили впечатление несгибаемых дубов-колдунов, убрались в один год, рухнули, не выдержав ваучеризации, МММ и прочих постперестроечных прелестей, сначала мама Жоры, потом друг за другом родители Шуры. Однушку успели приватизировать, а комнату нет, хорошо, добрые соседи ничего не растащили, хозяева перевезли мемориальный мебельный склад в опустевшую жилплощадь, которую в сложное для себя время, как разменную монету, пустили на сдачу. Теперь почившие смотрят, молодые и торжественные, с фотографий, развешенных по стенам квартиры, в которой мы до сих пор живем.

После окончания института Жора пригрелся в НИИ, а Шура устроилась корректором в редакцию научно-популярного журнала, где и прослужила до пенсии. Через три года родился сын, и жизнь молодых специалистов стала по-настоящему взрослой. Я попал в семью много позже того, как в стране сменилась общественно-экономическая формация и оказавшимся на перепутье гражданам по-разному, но удалось к этому приспособиться. Жора с Шурой смогли удержаться на плаву, не лишиться работы, вырастить сына, женить, увидеть внучку и при всех перипетиях остаться вместе.

Нынешняя жизнь супругов подходит под одну из трактовок сказки «Курочка Ряба». Была у деда с бабой когда-то в молодости любовь. Дар золотой, бесценный, преподнесенный черно-белой действительностью. На протяжении совместных лет они подарок не берегли, все пытались его изувечить, разбить, расколоть. Любовь была крепкая, но не устояла перед малостью, завистницей ли, сплетницей, а может, возрастом. Махнули, предположим, годы хвостом, и нет любви. Осознали дед с бабой, какой привилегии лишились, и заплакали. Сжалилась черно-белая действительность, утешила обещанием простого яичка — привычки. Смотрел давеча с хозяйкой по телеку оперу «Евгений Онегин»: «Привычка свыше нам дана-а-а, замена счастию она-а-а». По мне, лучше в ритме вальса: привычка, пум-пум, свыше, пум-пум, нам, пум-пум, дана… Да-с. Так и стали мои старички жить по привычке, но это вовсе не означает, что плохо.

Это мне плохо. Башка трешит.

4 апреля

Голова все дни разламывалась, наверное, к смене погоды.

В общем, живут мои старички. Шура не пилит Жору по поводу денег, считая, в отличие от него, что им вполне хватает его зарплаты с премиальными, ее пенсии и прибыли от сдачи квартиры. Напротив, она ревностно следит, чтобы муж был хорошо одет, приятно пах, имел все зубы и ухоженную голову, «что-то ты оброс, сходи в парикмахерскую, с людьми же работаешь». Сопоставимые траты на мужа входят в обязательную часть семейного бюджета, равно как изысканная, не на скорую руку приготовленная еда, хотя продукты, «видно же невооруженным глазом, за последние три года ровно в три раза подорожали». Похоже, японская пословица «Потребность в еде сильнее любви» себя оправдывает.

За долгое совместное сосуществование Шура сделалась Жоре совершенно необходима, а нотации по поводу обнаруженных в прихожей на шляпной полке носков лишь добавляют в супчик перчика. Жора Шуру в основном слушается, спорит редко, по хозяйству помогает скромно, дарит на семейные праздники подарки, небольшие, правда, водит в рестораны, правда, недорогие. Немалым объединяющим фактором служат горести — немощи телесные. Однажды Жора в больницу попал с давлением, так Шура, как курица, вскакивала в рань раннюю, бежала в магазин за свежими продуктами, варила, извиняюсь за каламбур, куриный бульон, собирала мужу чистое белье, ехала на троллейбусе в больницу, возвращалась, кидала грязное в машину, ехала на метро на работу, возвращалась, гладила, готовила с вечера что-нибудь вкусненькое, звонила сыну с просьбой, если было нужно, но только дважды, сама справлялась. А Жора, когда Шура по женской части занемогла, серьезно, не придуриваясь, что за ней тоже водится, так прямо осиротел, ходил на службу в одной и той же рубашке, которую стирал и сушил, тщательно расправив, в ванной, пока остальные комком жались в шкафу, ел исключительно яичницу-глазунью, смотрел на жену ласково и преданно, выражал готовность на все и, укладываясь спать в гостиной на неразложенный диван, по-моему, про любовницу не вспоминал. Я о существовании любовницы знаю, хозяйка догадывается.