Александр Трапезников - Механический рай

В Москве что-то происходило, накапливалось, приближалось, но никто еще ни о чем не догадывался. Тем временем в районе Серпухова уже начинали трещать деревья, где-то произошел обрыв проводов, погасло электрическое освещение. Метеорологи продолжали выдавать утешительные прогнозы, никто не хотел верить в какие-то ураганы или другие природные явления, которых просто не может здесь быть по определению. Не тот климат, не тот менталитет. И не тот народ, чтобы его можно было напугать еще чем-то. Пусть хоть Луна упадет на Землю, хуже уже все равно не будет.

— Надо ехать, — сказал Драгуров, посмотрев в окно. — Ветер, кажется, стих.

— К жене? — спросила Снежана. И спокойно добавила: — Поедем.

— Там что-то случилось… Телефон больше не отвечает. И вообще пора нам как-то определиться. Ненавижу врать. Я скажу ей, что ухожу от них.

— Если ты решил… — промолвила Снежана, но не закончила фразу. — А дочь?

— Она уже взрослая. Надеюсь, поймет.

— Когда я узнала, что мой отец и эта Селена… Я не могла простить.

— Но ты ведь хочешь, чтобы мы были вместе? — Владислав смотрел ей в глаза и ждал ответа. Сейчас он думал, что безусловно прав, но секунду спустя, когда девушка сказала «да», вновь почему-то начал сомневаться. Ее односложный ответ прозвучал как-то рассеянно и неопределенно, будто она сама не могла решить этот важный для себя вопрос.

— Не хочу, чтобы он оставался здесь, — сказал Владислав, указывая на металлического мальчика. — Возьмем с собой.

Он принес из ванной полотенце, завернул в него куклу и положил в сумку.

— Завтра мы с тобой отправимся на юг, — заявил Драгуров. — Или почему бы нам не поехать на Кавказ? Хотя нет, опасно.

— Тогда уж лучше в Болгарию, — предложила Снежана. — У меня тоже есть деньги. Остановимся в Пловдиве, у родственников. Мама сейчас там. Познакомитесь.

— Боюсь, она воспримет меня как старого ловеласа, соблазнившего единственную дочку.

— А я опасаюсь, как бы она сама тебя не соблазнила.

— Это интересно, — усмехнулся Владислав. — Ладно, так и поступим. Осточертело в этой Москве. Будто у меня высасывают все силы, всю энергию. Особенно в последние дни… Еще неделю назад я чувствовал себя совершенно иначе. Была семья, дом, работа… Теперь — ничего. Кроме тебя. И этой куклы.

— А у тебя нет такого ощущения, что тобой кто-то играет? Твоей судьбой?

— Может быть, — отозвался он. — Я сейчас уже ничего не хочу. А ты?

Снежана ответила не сразу.

— Одно желание у меня было всегда. Увидеть моего младшего брата. Ему сейчас должно быть почти тринадцать.

— Ты мне не говорила, что у тебя есть брат, — удивился Драгуров.

— Но ведь ты и не спрашивал, — рассеянно улыбнулась Снежана.

В баре оставался только один посетитель — какой-то парень в темных очках, не то подросток, не то гей, работающий под мальчика. Сидел в углу, тянул колу и ел мороженое, в беседу ни с кем не вступал, иногда курил, а к заказанной бутылке шампанского так и не притронулся. Рядом с ним лежала спортивная сумка. Очевидно, он кого-то ждал. Бармену было все равно, лишь бы платил. Со служебного входа вошли два продавца, уже закончивших работу. Они и жили тут же, в пристроенном к зданию общежитии. Перекинулись несколькими фразами, стали смотреть телевизор, попивая пиво. Один из них покосился в сторону подростка, но ничего не сказал. Другой шепнул бармену:

— Голубой, да?

— Первый раз вижу, — отозвался тот. — Сам спроси.

— Эй, хочешь конфетку? — крикнул продавец. Подросток встал, пошел к двери, запер ее на засов и вернулся обратно за свой столик.

— Не здесь, — сказал продавец, поняв его действия по своему. — Иди за мной.

Бармен и второй продавец молча смотрели на них.

— Хорошо, пойдем, — согласился подросток, подхватывая сумку.

Через тот же служебный вход они прошли коридорами в подсобные помещения магазина. Встретившийся им сторож-охранник ничего не сказал, только ухмыльнулся. Откуда-то сверху доносились шум, голоса, выкрики.

— Магомет гуляет, а мы чем хуже? — спросил продавец сторожа, подмигнув. Хочешь присоединиться? Мальчик не возражает, да?

— Давай, — кивнул подросток.

— Сейчас, только магазин обойду, — сказал сторож. — Через полчаса.

Наконец они пришли в маленькую комнатку, где стояли промятый засаленный диван да пара стульев.

Продавец-кавказец, напевая какую-то песенку, начал раздеваться.

— А ты чего стоишь? — повернулся он к подростку. — Любишь, когда за тобой ухаживают? — но тут же испуганно замер: в одной руке мальчишка держал ствол, в другой — стальной изогнутый нож.

— Ложись, Сулико, и не вздумай орать — убью, — посоветовал подросток. — А скажешь, где девчонка, будешь жить.

Продавец послушно улегся на диван, прямо со спущенными штанами. Подросток приставил нож к его паху, и кавказец смертельно — перепугался.

— Отрежу, — сказал мальчишка. — Говори.

Дуло пистолета вдавилось в горло. Лезвие полоснуло по бедру, но, хоть и было больно, продавец не закричал: побоялся, что убьют.

— Какая девчонка? — через силу пробормотал он.

— Должен знать. Она с Магометом?

— Нет там никого, сам относил закуску.

— А где она? — Подросток сделал еще один надрез, ближе к члену.

— Стой, стой! Аяз говорил, кого-то в холодильной камере заперли… Может, ее?

— Так. Зачем заперли? Она жива?

— Не знаю. Ничего не знаю. Отпустишь, нет?

— Где холодильная камера?

— Тут, рядом.

— Тогда, веди. И если, Сулико, дернешься — не промажу. — Подросток отступил на пару шагов. — Штаны не застегивай, так пойдешь. А руки опусти.

Гера во многих фильмах видел эти сцены, слышал такие фразы и сейчас словно примеривал их на себя. Но главным героем он себя все равно почему-то не чувствовал. Как артист, который играет роль по желанию режиссера. Идет съемка, где-то затаился оператор с камерой, поодаль стоят другие артисты, массовка, просто зеваки-зрители. Кто-то из актеров уже выпал из действия, изобразил смерть, другим еще предстоит сыграть в дальнейших сценах. Но что будет дальше неизвестно. О том ведает лишь режиссер. Гера ощущал все это в себе, но пистолет в его руке был настоящий, и нож — тоже, и шедший впереди кавказец со спущенными штанами хоть и походил на какой-то комический персонаж, но был живой, потный, испуганно вздыхавший и косящий глазами.

Они подошли к железной двери с засовом.

— Отпирай, — приказал Гера. Продавец открыл холодильную камеру. Там было темно. Гера подтолкнул его в спину лезвием ножа.

— Входи.

«Жигули» ехали по Москве. Снежана рассказывала. Но то, что она говорила, не укладывалось у Драгурова в голове. Чудовищно и мерзко. Мир состоит из грязи и лжи, каждый человек вынужден сталкиваться с тем, что противно его разуму, самой природе человеческого духа, но когда это становится обыденным и привычным, входит в порядок мироустройства, то меняется и человеческий облик, словно вырастают клыки и шерсть. Очевидно, таким оборотнем и был дед Снежаны, и Владислав теперь нисколько не жалел, что тот умер такой страшной смертью.