Евгения Сергиенко - Мама, я Великан

Родители смотрят и слушают со всем вниманием.

– Чувствую, что я… что я… – нужные фразы не сразу приходят, хотя я никогда не жалуюсь на их нехватку, – какая-то очень большая и всемогущая. Но не снаружи – внутри.

А потом, вдруг, это слово само залетает в мой ум и встаёт там заставкой. В этот миг я, кажется, лучше начинаю понимать сама себя, и добавляю и так очевидное: – Чувствую, что внутри меня – Великан! Понимаете?

Сказав это, я словно сбрасываю камень с души.

Переглянувшись, мама с папой ласково улыбаются друг другу, а потом мне.

Странно. Обычно упоминание Великана расстраивает и злит маму, а сейчас она смотрит и улыбается так… Словно принимает его во мне.

– Понимаем. Ещё как, – кивает мама. – Ешь мёд, сейчас капнет…

Одновременно с её словами большая золотая капля мёда отрывается от ложки и приземляется на стол.

Врачи скорой помощи оказались бдительными, заподозрили неладное и забрали бутылку с собой, а после того как «друг» впал в кому – изучили содержимое тары и сообщили в другую структуру.

Когда вмешалась полиция и началось разбирательство, моя бедная мать только рыдала, ничего не понимая и лишь догадываясь о причинах случившегося.

Серьезное отравление обещало закончиться летальным исходом, и кто-то из близкого круга «друга» рассказал следователю, что парочка влюбленных собиралась расписаться, а затем начать жить в строящемся загородном коттедже, который «друг» сразу оформил на мою маму.

Я помню первый допрос на нашей кухне. Толстый, лысый, низкорослый полицейский разговаривал с мамой, как с куском дерьма. Не обращая внимания на ее слезы, он раз за разом повторял: «Говори, зачем заменила содержимое бутылки?», «Зачем хотела его убить, говори?!».

Маму забрали под следствие, а мне выделили государственного опекуна за неимением родственников.

Происходящее напоминало фильм, и было неясно, какого поворота ждать в следующую минуту.

Ни разу за одиннадцать лет мне не приходилось ночевать без мамы.

В ту самую первую ночь не удалось даже лежать – ноги носили меня по комнате, как зверя по клетке, лились слезы, вырывался вой, руки сами сжимались в кулаки и молотили о стену. Внутри крепла злость на всех, на весь мир, кроме собственного «я».

Со мной остались только мои демоны. Но они были непреклонны и не отступали от цели, шептали о том, что все идет по плану, что «друг» сдохнет в больнице, маму отпустят, потому что у нее несовершеннолетний ребенок, что мы забудем случившееся и заживем как раньше.

Впервые мне хотелось, чтобы они заткнулись!

Стало ясно – как раньше никогда не будет.

А еще, что маму я увижу не скоро.

Случившееся не удалось удержать в тайне – информация о дерзком отравлении попала в СМИ. Молниеносно, за пару дней, все происходящее превратило мою жизнь в страшный сон. В каждой газете было упоминание о маме. В каждом выпуске новостей говорили о нашей семье. Несколько раз мне звонили на домашний номер телефона желтушные журналисты и спрашивали, приходилось ли мне подвергаться насилию, сколько любовников было у мамы, известно ли мне было об ее наклонностях.

Пришлось разбить телефон. Но не все неприятности устранялись так легко.

Школа никогда не была моим любимым местом, но если раньше удавалось относиться к ней как к данности и необходимости, то теперь ад захватил всю мою жизнь. Учителя начали коситься. Одноклассники – травить. Каждый день, идя в школу, приходилось готовиться к новому удару и возвращаться в слезах.

Однажды на перемене ребята из соседнего класса облили мой рюкзак красной краской, отобрали и выбросили в окно учебники, а затем принялись кричать на весь коридор – «выродок убийцы», «выродок убийцы»!

Эти два слова вывели меня из себя, разбудив демонов волной гнева. В глазах помутнело. В истерике мои руки вцепились в волосы одного из обидчиков и толкнули его так, что гад ударился хребтом о перила и сполз на пол. Остальные, ошалев, отступили, а из моей глотки вырвался рев: «Это я, я, я и есть убийца! И я убью вас всех! Всех до одного!». Мой вибрирующий от злости палец указывал по очереди на всех присутствующих.

Когда голос сорвался, меня окликнул директор школы – он пришел на шум и был в заметном шоке от увиденного. Естественно, он застал потасовку не с начала.

В этот же день меня пригласили на беседу.

Затем на беседу пригласили опекуна.

Опекун – девушка лет двадцати – ничего особенного собой не представляла, но относилась ко мне с глубоким сочувствием и интересом. Успокаивая меня после случившегося, она рассказала про школу-интернат нашего города, где все живут одной семьей в дружбе и мире. Никто никого не доводит до слез, а родители, если они есть, забирают детей на выходные или каникулы. Ребята там ходят в походы, играют в настольные игры, а спят – на двухъярусных кроватях. Последнее меня особенно впечатлило.

Я и сейчас не могу понять, почему тот рассказ произвел такое впечатление. Возможно, злость на маму наложилась на тоску, одиночество, травлю и прорубила в моей душе огромную дыру боли.

«Да, я хочу жить в интернате». Эти слова были необдуманными, но, когда опекун в следующий раз вернулась к разговору, что-то внутри заставило меня их произнести.

Затем нужно было повторить это старой тетке из органов опеки, потом толстому лысому следователю, а потом и судье.

Моя жизнь словно проваливалась в бездну, хотелось только одного – чтобы меня ласково взяли на руки и вынесли из этого кошмара в обычную жизнь. Но никто этого не сделал.

Мама этого не сделала.

Хотя во всем была виновата только она.

Единственное, о чем стоило жалеть, так это о том, что мной не был выбран другой, более очевидный способ избавиться от «друга».

Когда меня определили в интернат, мама все еще была под следствием и, к моему удивлению, интернат оказался совсем не таким радостным местом, как о нем рассказывала опекунша.

Травля продолжилась, но стала еще более грубой.

Одиночество никуда не делось и глубже запустило свои острые когти.

Мне, совершенно лишенному любви ребенку, оставалось лишь липнуть к своим новым знакомым-сиротам – тем, что были подобрее других… Несмотря на запрет демонов, однажды перед сном нашлись силы, чтобы рассказать соседкам по комнате историю, которую больше не было сил держать в себе. Никто мне, само собой, не поверил, но на душе стало легче, а новые знакомые начали обсуждать, каким мог бы быть финал, выбери я отравление не метанолом, а мышьяком, обычным снотворным или успокоительным.

– Мышьяк можно узнать в еде или питье, – говорила одна девчонка, – а снотворное не чувствуется.

– Да откуда ты знаешь, – перебивала другая, которая была старше всех. – Вот успокоительное, оно вообще без вкуса, специально, чтобы психов не раздражать. Даже в кофе можно намешать, никто не заметит, я знаю, так мои мамаша с папашей деда отравили, хотели квартиру отжать.