Мария Жукова-Гладкова - Ставка на стюардессу [litres]

Именно этот брат в свое время вытащил историка из психушки. Известно, что в советские времена в психиатрические лечебницы отправляли диссидентов, и они боялись психушки гораздо больше, чем тюрьмы. В СССР психиатрия использовалась в политических целях и считается одним из основных видов политических репрессий того периода. Сейчас уже никто не скажет, действительно ли люди, отправленные в «желтые дома», страдали психическими расстройствами, а если и страдали, то в какой степени.

Но историк, которого звали Владимир Ильич Артамонов, явно был с небольшим приветом. Официально поставленный диагноз – вялотекущая шизофрения.

– Он потомок или не потомок той революционерки? – спросила я. Я помнила, что последняя девочка, оказавшаяся у Аполлинарии Антоновны, носила фамилию Артамонова.

– Да, потомок. Кстати, его уже нет в живых. И моих французских кураторов тоже нет в живых. Они, конечно, были русскими, я неправильно выразился. Я имел в виду комитетчиков, которые со мной «работали» во Франции. К ним ко всем я относился с большим уважением. Но жив брат моего последнего куратора. И живы его сын и внук. И у историка два сына. Один получился нормальный, преподает в университете, а второй пошел по пути папаши. Тоже считает себя потомком Крупской и Дзержинского. Или, возможно, притворяется. Я, признаться, так и не понял.

Симеон Данилович пояснил, что историк Артамонов был отправлен на лечение в психиатрическую больницу после того, как захотел поменять фамилию на Дзержинский.

– А разве нельзя? – спросила я. – Если я, например, захочу поменять на Дзержинскую, или Крупскую, или Ленину?

– Сейчас, конечно, все можно. Хотя, думаю, что тебе, Дашенька, посоветуют не брать известную фамилию на букву «П». Хотя запретить не могут.

– А в советские времена просто так нельзя было сменить фамилию?

– Ну, если Иванова на Петрова, то можно. Но все равно требовались обоснования. Например, на кафедре, где работала моя жена, был мужчина по фамилии Кретинчиков. Он женился на женщине с фамилией Петрова и взял фамилию жены. Его заставили писать объяснительную. Ну, он и написал, что только кретины не понимают, почему он это сделал. Его, конечно, официально поругали, но дело быстро затухло. Но когда Владимир Ильич Артамонов решил стать Дзержинским и Феликсовичем, из ЗАГСа стукнули куда следует. С Артамоновым встретился человек из органов для проведения профилактической беседы. И Артамонов ему заявил, что является потомком Крупской и Дзержинского.

Надежда Константиновна Крупская на самом деле использовала партийный псевдоним Артамонова, но не только его. Она использовала и фамилию Ленина, и Саблина, и Онегина, и несколько других. Никакой связи с Дзержинским у нее не было, но в советские времена ходила масса анекдотов про Ленина, Крупскую и Дзержинского, про любовный треугольник и не только.

И на основании этих анекдотов у целого поколения (и не одного!) советских людей могло сложиться мнение о любовной связи Крупской и Дзержинского. Хотя документального подтверждения ее нет. Крупская любила Ленина.

Историк Артамонов, которого, как и Ленина, звали Владимир Ильич (постарались родители), утверждал, что они в семье использовали имена Илья и Владимир для конспирации – чтобы никто не догадался про Дзержинского. Поэтому молодая революционерка (его бабушка) и была вынуждена отдать ребенка на воспитание.

– Но там же девочка родилась! – воскликнула я.

– И это еще одно доказательство того, что у Владимира Ильича Артамонова что-то помутилось в голове.

Сын Владимира Ильича, Илья Владимирович, подавшийся в политику, стал утверждать другое. Он назывался потомком Ленина и Крупской. Якобы Надежда Константиновна была вынуждена оставить дочь, чтобы не тащить ее в Сибирь, куда она отправлялась за любимым. И чтобы дочь никак не пострадала!

На самом деле она отправилась в Сибирь не добровольно, как жены декабристов и та революционерка, которая оставила дочь Аполлинарии Антоновне. После ареста и семи месяцев заключения Крупская сама получила три года ссылки. И ее должны были отправить в Уфимскую губернию (принудительно и за государственный счет), но она подала прошение об отправке в Шушенское, заявив, что собирается замуж за Владимира Ульянова. Прошение было удовлетворено, они вместе оказались в Шушенском и там поженились. Брак, кстати, был церковным. В селе Шушенском других вариантов не предлагалось. А в то время, когда молодая революционерка Артамонова родила дочь и оставила ее Аполлинарии Антоновне, Крупская находилась в эмиграции!

– Так что Владимир Ильич Артамонов все это нафантазировал, а его сын использовал для того, чтобы занять должность в Коммунистической партии.

– И ему поверили?

Симеон Данилович рассмеялся.

– Думаю, что не верил никто, но ведь в рекламе часто используется не соответствующая действительности информация. Ты не могла не слышать про нашего современного Артамонова, даже двух. Уже сына и внука Владимира Ильича. И, как я говорил, есть еще один сын, но тот никогда в политику не лез, интервью не давал, перед телекамерами не появлялся. Можно считать, что его просто нет. Он в этих делах не участвует.

Я рассмеялась. Оба давно «тусовались» в политике, правда, отдать им должное, Коммунистической партии не изменяли никогда. Илья Владимирович уже не первый срок заседает в нашем Законодательном собрании, а его сын, Владимир Ильич, как и дедушка, работает в партийном аппарате и вроде успел посидеть на нескольких чиновничьих должностях.

Но Симеон Данилович рассказывал мне про своего ровесника. Он интересовал нас гораздо больше.

После профилактических бесед Владимир Ильич Артамонов оказался в психиатрической больнице. Про этот случай каким-то образом проведал брат французского куратора Симеона Даниловича, который явно знал и про профессора Синеглазова, и про Синеглазовых во Франции, и про потомков лесопромышленника Мещерякова, которые тоже оказались за рубежом. Вероятно, братья-комитетчики обсуждали это дело – то ли вдвоем, то ли на семейных мероприятиях.

Этот самый комитетчик (не французский куратор, а его брат, работавший только в России), фамилия которого, кстати, была Васильев, помог Владимиру Ильичу Артамонову покинуть лечебное учреждение, вернуться к работе, но при этом потребовал трудиться и на него, причем по его основной специальности.

И Артамонов начинает заниматься тем, чем занимался Симеон Данилович, – искать потомков воспитанников Аполлинарии Антоновны. Можно сказать, в некотором роде своих родственников.

– А зачем это комитетчику? Я понимаю, что вам было просто интересно. Мещеряков во Франции хотел узнать про оставшихся в России родственников. Артамонов мог хотеть узнать и про своих родственников, и про родственников других воспитанников. Мне понятен этот интерес. Мне самой хочется знать, как у кого сложилась жизнь, потому что это мои предки. Потому что я лично имею к ним отношение. Желание знать историю своей семьи – это нормальное желание. Нужно знать свои корни. Но что это давало комитетчику?!