Юлиан Семенов - Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990)

Кажется, знакомый завет из толстой тетради Шигалева услышан и воплощен в жизнь с точностью математической и со смыслом, исключающим произвольные толкования.

"Каждый принадлежит всем, а все каждому", — сказано там, и вот являются разовые талоны на партнера по предварительным заявкам; сексуальная жизнь становится плановой отраслью, и дети рождаются согласно научному детоводству (по аналогии с садоводством или птицеводством) от пары, прошедшей экспертизу по шкале Материнской и Отцовской норм.

"В стаде должно быть равенство". "Все к одному знаменателю". И вот нумера пуще огня — дикого, древнего огня — боятся как-то выделиться среди других, ибо "быть оригинальным — это нарушить равенство".

Они боятся видеть сны, ибо в идеологии Единого Государства сон — серьезная психическая болезнь, инородное тело в безупречно хронометрических механизмах мозга.

"В мире одного только недостает: послушания" — и вот, верные Скрижалям Единого Государства, нумера провозглашают: единственное средство избавить человека от преступления — это избавить его от свободы. Сам инстинкт свободы объявлен преступным и представлен как атавизм — подобно волосам на руках и ногах.

"Мы всякого гения потушим в младенчестве" — и вот мы нумера навсегда изгоняют припадки вдохновения, "леча" их как опасную форму эпилепсии.

"Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями" — и вот Государственный поэт R-13 поэтизирует смертный приговор по делу другого поэта, возомнившего себя гением… Нумера знают: "допотопные времена всевозможных Шекспиров и Достоевских — или как их там — прошли", великий ИНТЕГРАЛ дает возможность "проинтегрировать от нуля до бесконечности — от кретина до Шекспира". "Мы, — с гордостью говорят они о себе, — счастливейшее среднее арифметическое…"

На том экспериментальном поле, каким является пространство и время романа Замятина, проверяется в опыте художественного исследования принципиальная модель, согласно которой равенство и послушание преобразуют человеческую породу. "Материалу хватит на тысячу лет", — утверждает Петр Верховенский, и цивилизация Единого Государства всю эту тысячу лет штампует существа-нумера, которые едят нефтяную пищу, пользуются "правом штор" на промежуток талонной любви, лишены снов и на досуге осваивают систему научной этики, основанной на вычитании, сложении, делении и умножении. За тысячу лет задачка из старинного задачника ("те же девять десятых должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая". — Л.С.) успешно решена: нумера вновь простодушны и невинны, как Адам и Ева. "Никакой этой путаницы о добре, эле: все — очень просто, райски, детски просто". Воплотилась даже древняя мечта об ангелах-хранителях: розовые существа с ушами-крыльями, двоякоизогнутые из Бюро Хранителей, неотступно следуют за нумерами, любовно охраняя их от малейшей ошибки, от малейшего неверного шага. "Как много из того, о чем они (древние люди. — Л.С.) — только мечтали, в нашей жизни материализовалось", — констатирует Д-503. А Государственный поэт R-13 добавляет: "Благодетель, Машина, Куб, Газовый Колокол, Хранители — все это добро, все это величественно, прекрасно, благородно, возвышенно, кристально-чисто. Потому что это охраняет нашу несвободу — то есть наше счастье. Это древние стали бы тут судить, рядить, ломать голову — этика, неэтика…"

Антиутопия Евгения Замятина о роковом счастливом будущем человечества, рисуя странный, смутно узнаваемый мир шигалевщины через тысячу лет, ставит и решает в сущности один-единственный вопрос.

Может ли тоталитарный режим подчинить человека до конца? Могут ли граждане, чья воля полностью атрофирована, чьи судьбы слепо отданы во власть Благодетеля (или Вождя, или Ивана-Царевича), генетически сохраниться людьми и сберечь зародыши совести и гуманности? Может ли человек в ситуации тотального нравственного паралича сохранить облик и подобие Божие?

Ответ Замятина — при всей пугающей мрачности нарисованного им будущего мира — воспринимается скорее даже оптимистично. Роман-предупреждение, созданный в разгар военного коммунизма и вновь напомнивший об уже известной, предсказанной опасности, все-таки — несмотря на безрадостную футурологию — не беспросветен.

За пределами Зеленой Стены бушует лесная чаща — с дикими запахами цветов, меда и свободы. Там можно любить, рожать и у тебя не отнимут ребенка. Внутри Единого Государства разрастается эпидемия — образование души у нумеров: их томит бессонница, настигает старинная болезнь любви, просыпается "Я" взамен "МЫ". Государственная Газета сообщает: "По достоверным сведениям, вновь обнаружены следы до сих пор неуловимой организации, ставящей себе целью освобождение от благодетельного ига Государства". Зреет смута, и вот уже в День Единогласия тысячи рук взлетели на вопрос "против?". Бунт путает в сознании нумеров главные ориентиры — кто "мы" и кто "они". Возникает угроза дикого состояния свободы. Нумер Д-503 впервые увидел людей и ощутил пьяное, неведомое ему чувство — он стал единицей, отдельным, а не слагаемым существом…

Мир Единого Государства в романе Замятина не смог обрести спасительного для себя единообразия. Многообразие жизни, непредсказуемость каждого человека, даже если он "нумер", генетическая неистребимость в нем солнечного, лесного — оттуда, из чащи — оставляют некую надежду. И даже тогда, Когда, защищаясь, Государство обнаруживает источник повальной болезни нумеров — неистребленный мозговой узелок, продуцирующий фантазию, и подвергает народ Великой Операции, остается выбор: операция и "стопроцентное счастье" или — свободная жизнь среди не покорившихся Благодетелю лесных людей. Как свидетельствует Хроникер и строитель ИНТЕГРАЛА Д-503, предавший любовь, смирившийся и хирургически лишенный живительного узелка фантазии, значительное количество нумеров "изменило разуму".

И все-таки дурное предчувствие Степана Трофимовича Верховенского, как будто абсолютно вздорное и нелепое, томило и страшило его. "Они", которые угрожают ему, способны на все, "они" не остановятся ни перед чем. Кошмары пыток и подземелий мерещатся ему, доводя до исступления, до опустошительного отчаяния. Требовать своих прав, протестовать, исполнить долг неповиновения ("я гражданин и человек, а не щепка"), не допустить насилия и издевательства ("Он не смеет меня мучить, не то арестуй, арестуй, арестуй!") — значит для Степана Трофимовича сохранить самоуважение и человеческое достоинство. Позже Степан Трофимович задаст губернатору Лембке (в котором подозревает мучителя и гонителя) свой вопрос, исполненный в перспективе будущего символического значения. "Покорнейшая просьба моя объяснить мне, если возможно: каким образом, за что и почему я подвергнут был сегодняшнему обыску? У меня взяли некоторые книги, бумаги, частные, дорогие для меня письма и повезли по городу в тачке…"